Это откровение немного поражает Летицию, Энтони и даже Наталию, которая замечала излишнюю скромность Эдварда и могла лишь догадываться об этом. Семейство Рочестер несколько секунд ничего не говорит и пытается принять услышанное, пока МакКлайф-младший неуверенно глазеет на всех и выпивает немного воды, чтобы промочить горло.

— Ничего себе… — нарушает тишину Летиция. — Вот уж не думала…

— Хотите верьте, хотите — нет, но я прекрасно знаю, кто я такой и могу назвать причины, по которым не совсем верю в себя и свои силы, — с грустью во взгляде отвечает Эдвард. — Я долгое время скрывал это и отрицал все, когда дядя Майкл, прекрасно знавший о моих слабостях, говорил об этом. Но теперь с меня довольно. Я больше не хочу и не могу притворяться смелым. Хочу перестать быть той личностью, которой никогда не был. Отныне я хочу быть собой. Независимо от того, какие у меня недостатки, и каков мой характер. Раз я таким родился, значит, это и есть моя настоящая сторона.

— Но, Эдвард, мы же видели, что ты вовсе не такой, — неуверенно говорит Наталия. — Ты совсем не трус и можешь вести себя более, чем достойно, если того требует ситуация.

— Нет, Наталия, я всего лишь пытался казаться решительным. А на самом деле я совсем не такой.

— Ну нет, Эдвард, не говори так! — возражает Летиция. — Ты совсем не трусливый! Трусливый человек даже и не пытался бы бороться с таким опасным человеком, как Майкл МакКлайф, и защищал мою дочь от ее обидчика и тех подонков, которые вас окружили.

— Не отрицаю, что Наталия хотя бы на время заставила меня быть смелым и решительным. Я просто понимал, что если проявлю слабость и не буду ничего делать, то она точно пострадает. И люди ненавидели бы меня за то, что я даже не попытался ничего сделать. Вы себе не представляйте, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы перестать быть слабым трусливым мальчишкой. Быть тряпкой, которая до дрожи в коленях боится своего сумасшедшего дядюшку, свихнувшийся из-за денег, ревности, эгоизма и желания отомстить своему брату за то, что его любили намного больше.

— Ты только думаешь, что трусливый. Твой дядя заставил тебя так думать. И ты всерьез начал так считать. На самом же деле ты действительно смелый. Намного смелее и решительнее, чем ты думаешь.

— Нет, миссис Рочестер, я никогда не был смелым и решительным, но всегда тщательно скрывал это под маской. Я снял ее лишь сейчас, когда понял, что устал от этого притворства и хочу стать собой. Даже если я и боюсь всего на свете, и запросто могу заплакать от страха и отчаяния и почти не умею сдерживать себя.

— Лично я не считаю, что если мужчина плачет, то его нужно оскорблять и унижать. Все люди плачут. Это вполне нормально. Многие мужчины могут пустить слезу, хотя никому об этом не скажут.

— К сожалению, лишь единицы ничего не имеют против плачущих мужчин. Остальные подвержены стереотипу, что они не плачут и всегда остаются суровыми. Вот мой дядя — как раз из таких. Он насмехался надо мной из-за того, что я могу рыдать как девчонка. Надо мной многие смеялись… Например, когда я провел пару недель за решеткой, мои сокамерники каждый день жестоко избивали меня. Одной из причин как раз был тот факт, что я плакал. Они много раз это видели и не проявляли никакой жалости. Не думали, что мне было ужасно плохо. Что я был еще совсем юным. Что меня посадили незаслуженно. Что мне хотелось умереть после всего, что я там пережил. Я до сих пор не могу забыть все, что они со мной вытворяли. И сейчас, когда меня запросто могут посадить на двадцать или более лет за убийство, которое я не совершал, у меня начинается сильная паника. Я страшно боюсь возвращаться к тем извергам. Лучше уж умереть, чем позволять им избивать меня и доводить до желания взять веревку и повеситься в туалете.

— Пожалуйста, Эдвард, не надо больше говорить об этом, — с жалостью в мокрых глазах умоляет Наталия. — Я не могу это слышать.

— И как я могу быть сильным и решительным после всего этого? Я мог запросто стать холодным, жестоким и беспощадным. Не испытывать ни капли сожаления за свои поступки. Мстить тем, кто заставил меня страдать. Мог обозлиться на весь мир и ненавидеть всех людей. Однако я не стал таким. У меня все еще есть доброта и совесть. Я не могу совершить ужасный поступок и не пожалеть об этом. Не могу винить кого-то в своих бедах, потому что сам во всем виноват. И я знаю точно, что никогда не смогу стать жестоким. Никогда! Я слишком мягкий, трусливый и нежный для того, чтобы становиться подобием своего дяди. Для него такие люди, как я, — не люди. Он ценит только каменных типов, которые готовы идти по трупам. Но я никогда таким не стану.

— Мы прекрасно понимаем, что тебе очень тяжело, — мягко, с грустью во взгляде говорит Летиция. — Но теперь ты можешь забыть обо всем, что сделал твой дядя. Тебя окружают люди, которые не скажут о тебе плохого слова, если ты сам не дашь на то повод. Если поймешь, насколько сильным и уверенным в себе ты можешь быть, то и другие заметят это. Майкл оскорблял тебя не только потому, что ненавидел тебя. Он просто видел, что ты жутко не уверен в себе, всего боишься и хочешь спрятаться за чьи-то спины. Иногда можно почувствовать слабость человека, не прилагая никаких усилий. Но если он очень хороший психолог, то тебе уже не удастся скрыть свои настоящие эмоции.

— В глубине души я понимал это. Но признать свою слабость было бы для меня унижением. По крайней мере, я не хотел доставлять дяде Майклу такого удовольствие. Да, я выглядел отчасти глупо, когда махал руками и драл глотку, трясся как трусливый заяц и чувствовал себя маленьким беззащитным мальчиком перед этим ужасным человеком и всей его бандой. Но я не мог признать этого. Я должен был быть сильным и делать все, что от меня требовалось. Этот долг стал для меня гораздо важнее, когда с вашей дочерью произошла такая беда. К сожалению, я не смог спасти ее, но… Я пытался… И мне уже не так стыдно.

— Ты не виноват в том, что те типы увезли мою дочь. Все-таки ты должен был понимать, что тебе не удалось бы справиться одному с несколькими людьми. Еще