Под крышами – кирпичные стены в трещинах и пятнах сырости от дождя, набухшие от дождевой влаги цементные полы фабричных цехов, а под полами – ямы, ямы, подвалы, подвалы. И сырость на полу не только от ливня – это кипяток все еще выплескивается из чугунных призрачных чанов для варки мыла. Бурлит, кипит, клокочет. Из щелей полюбоваться на это зрелище выползают демоны Безымянного переулка, словно многоножки и пауки с ядовитыми жалами. Они оборачивают к Алисе, смотрящей в окно, свои лица, и она узнает их всех. Она знает и помнит их имена.

Алиса, запрокинув голову, снова пьет свое вино и качает головой. Она сожалеет лишь об одном. Что Мельников… Сашка Мельников, ушедший туда, к ним, к этим призракам Безымянного, вслед за всеми, кто ушел раньше, за всю историю их неровных отношений, где была и юношеская страсть, и страх, и нежность, и отвращение, и покорность, так и не сделал ей ребенка. Не сделал ей девочку – Адель, Аннет, Аврору, Амалию, чтобы она, как мать, однажды поведала ей всю историю Безымянного – без купюр, без утайки, со всеми подробностями, чтобы девочка жила с ней. И знала. И это не жестокость – так Алиса искренне считает. Это такой взгляд на наш мир.

Пьяная Алиса прижимается щекой к мокрому холодному стеклу.

Щелок, лаванда и жир…

Каждый варит свое мыло сам.