* * *

Да, я хочу того, чего хотят все! Я хочу быть известной, богатой, великолепной! Конечно, я хочу в Париж! Очень хочу! Но все это нужно только для того, чтобы в один сумасшедший день, нет, в один чудесный день, для которого и стоит жить, сжечь все это богатство и великолепие ради самых простых чувств. Ради человеческой ласки. Ради твоей любви. Иначе зачем мне все это?

И еще ради нашего ребенка. Он обязательно будет. Ты и я в одном теле.

* * *

А знаешь, что сказала один раз Нюся? Она сказала страшные слова. Она сказала, что материнский инстинкт — это просто инстинкт, и не заслуживает нашего суеверного благоговения. Так и сказала. Будто это что-то вроде инстинкта голода или сна. Физическое отправление организма. И что высшее проявление материнского инстинкта можно наблюдать у курицы, которая заботливо высиживает фарфоровые яйца. Я ее спросила: «Что же, значит, любовь — это только инстинкт? Фарфоровое яйцо?». А она в ответ: «Любовь вовсе не связана с продолжением рода. Любовь живет сама по себе — неразделенная и вовсе без потомства, а потомство может быть без любви».

После развода Нюся очень изменилась. И озлобилась на весь мир. И ничего поделать с ней невозможно. Я теперь не люблю с ней встречаться. Не могу. Тяжело.

И еще ужасно, что она не хочет понять, что концертировать она больше никогда не сможет. Забудется, и по-прежнему делает гимнастику пальцев для гибкости: закладывает большой палец между другими сначала медленно, затем все быстрее в самых разных комбинациях. Потом будто опомнится и прячет руки.

* * *

Наводнение! Сегодня 22-е. Или 23-е?

Сидела у окна и смотрела, как на нашем Среднем проспекте появилась огромная лужа, и в ней бегали, засучив штаны, мальчишки.

Вдруг вода стала прибывать очень быстро. В шесть еще был сухой наш тротуар, а в начале восьмого стало заливать нижние этажи.

Водопровод не работает. Электричество погасло. Весь Васильевский погрузился во мрак. Какая-то странная Венеция. По улицам плавают лодки. Жутко.

Мне вдруг пришло в голову: это потоп! Да, тот самый последний потоп. Божье наказание. И знаешь, за что? За то, что мы не вместе.

* * *

Ужасная ночь.

Прогремели взрывы. Где-то большой пожар. На полнеба зарево.

* * *

Я поняла про любовь одно — нельзя так надолго расставаться!

Никогда больше не буду соглашаться на такие длинные контракты! Я должна быть всегда рядом с тобой. Я хочу есть из твоей тарелки, пить из твоего стакана, целовать тебя везде, постоянно чувствовать рядом твой запах! Как грубо, как просто я тебя люблю, Сереженька! И мне совершенно этого не стыдно!

* * *

Когда ты был здесь, со мной, так было хорошо! А рядом тикали часы. И тебе нужно было на поезд. Захотелось открыть стекло и пальцем задержать стрелку! Вот сейчас все есть, а когда стрелка будет вот здесь — все исчезнет. Так и получилось. Я расплакалась, а ты никак не мог понять, что со мной — ведь мы вместе, ведь нам хорошо. Убежала в ванную, отмывать зареванную распухшую физиономию. Умоляла тебя остаться, злилась на тебя, что ты все никак не оставишь ее, чтобы жить со мной, говорила все это в раковину, и струя из крана смывала слова.

* * *

Сегодня с утра солнце. Все в воде.

Где-то разнесло дровяной склад, и дрова плывут по нашему проспекту, будто толстые мертвые рыбы. Их ловят с балконов, привязав корзину на веревку.

Узнала, что ночью взорвались и сгорели склады химического завода на Ватном острове.

* * *

Целый день хожу и говорю сама с собой, с тобой — как выжившая из ума старуха.

Всего-то хочу сказать, как я тебя люблю — и оказывается, что это совершенно невозможно!

Мы должны быть рядом, уже только для того, чтобы не нужно было никаких слов.

* * *

Вот сейчас разденусь, лягу. И буду грызть подушку, чтобы не рыдать громко. Хорошо, что твой платочек-человечек снова возьмет меня за палец.

* * *

Вода стала спадать. Дрова плывут обратно. Конец света откладывается! Так всем и надо!

* * *

Ходили с Иосифом по городу. Только что вернулась. На улицах — прямо народное гулянье! Вся набережная завалена дровами. Везде следы наводнения, грязь. Трамваи не ходят, по всему Невскому смыты торцы, и вода набила их битком в витрины в ресторанах, магазинах. Все стекла в нижних этажах разбиты. В Александровском саду еще стоит вода. До Летнего не дошли, но говорят, что там вырвано много деревьев и разбито множество статуй. Видели баржу на набережной.

* * *

Кажется, возвращается голос.

Без пятнадцати восемь толмач уже звонил в дверь тюрьмы. Обычный вызов: разговор адвоката с арестованным. Было рано, холодно, и хотелось спать. В переговорное устройство сказали, чтобы толмач подождал адвоката, и тогда их впустят вместе.

Толмач продрог, проклинал опаздывающего адвоката и от нечего делать ходил по подмерзшим лужам. Лед ныл.

Адвокаты в таких случаях работают по назначению от суда и особого рвения не проявляют: обычно советуют своим подопечным признать все грехи и просить судью о снисхождении. Формальности. Но за это толмачам платят.

Наконец адвокат появился — им оказалось юное существо, раскрасневшееся от быстрого шага. Фрау П. извинилась за опоздание и крепко стиснула толмачу руку. Она старалась быть деловой и сухой, но, пока они ждали у тюремных дверей, тут же сообщила, что в этом году окончила университет и что идет сегодня на свадьбу своего брата. Узнав, что толмач из России, она радостно воскликнула:

— Und mein Bruder heiratet eine Slowakin![21]

Она хотела сказать толмачу что-то приятное. Ей казалось, что Словакия и Россия — это что-то похожее, близкое. Ведь всегда хочется найти с новым собеседником что-то общее. Толмач сделал вид, что ему это действительно приятно.

Впустили. Они предъявили документы, сдали сумки и мобильные телефоны, прошли сквозь специальные двери, как в аэропорту, и оказались в тюрьме.

Их провели по коленчатому коридору в крошечную камеру, в которой еле уместились маленький стол и три стула. Заперли.

Пока ждали арестованного, фрау П. ввела толмача в курс дела. Некий Сергей Иванов, беженец из Белоруссии, получил давно «негатив», но все еще находится в Швейцарии. Причем неоднократно попадал в полицию за воровство и пьяные драки. Один раз подрался с кондуктором в поезде.

— Ja, ja, immer die gleichen Geschichten, — кивнул толмач, чтобы поддержать разговор. — Und immer heissen sie Sergej Ivanov.[22]