«Наслаждайся, любимый!»

-И где же твой герой? Почему одна? – продолжает он допрос.

-Не твое собачье дело! – чеканю чуть ли не по слогам и разворачиваюсь, чтобы уйти, но он перехватывает меня за руку и дергает на себя.

Замираю в нескольких миллиметрах. Дыхание обрывается, а голова идет кругом от этой близости и аромата его парфюма.

-Не хами, Настюш, - ласково предупреждает он, обжигая мои губы смесью мяты, сигарет и алкоголя. Я же начинаю дрожать, хоть и стараюсь не подавать вида.

-А то что? – шепотом бросаю вызов. Он скалится и также тихо, проникновенно шепчет:

-А то вы*бу в туалете, и сразу базар научишься фильтровать.

Наверное, в это мгновение я напоминала дуру: застыв с возмущенно открытым ртом, хлопала ресницами, не в силах подобрать слов.

-«Переводчицу» свою воспитывать будешь, а ко мне не смей даже прикасаться! Меня от тебя тошнит! – придя в себя, цежу ему с отвращением прямо в лицо и вырываю руку из крепкого захвата.

Долгов бледнеет от гнева, мощное тело напряжённо застывает, чувственные губы сжимаются в тонкую линию, отчего челюсть кажется ещё более волевой, тяжёлой, ноздри раздуваются. От него веет дикой, звериной силой, опасностью и сексом. В этот момент он особенно красив: эдакий породистый жеребец на низком старте. Все-таки ему надо ещё детей. Такой генофонд должен быть воспроизведён по полной программе.

Господи, что я несу?! Помешанная, совершенно свихнувшаяся! Бояться надо, а я стою и любуюсь.

-Я задал тебе вопрос, Настя. Отвечай! – с нажимом произносит он и такой интонацией, что диафрагму в пружину скручивает.

-Я тебе уже ответила.

-Бл*дь, ты дура что ли?! Ты вообще понимаешь, какой здесь контингент собирается? – взорвавшись, орет он, отчего пружина во мне разжимается и хлещет со всей дури, обжигая страхом. – Какого хера ты шляешься без охраны и сопровождения? Думаешь, у тебя на лбу написано, чья ты падчерица? Думаешь, кто-то будет разбираться? Приглянешься какой – нибудь блатоте, пискнуть не успеешь, как посадят в машину, и толпой вы*бут где-нибудь в сауне. А потом твой папка Гришка может хоть поубивать всех, тебе от этого легче не станет. Понимаешь ты это, идиотка?

-Понимаю. Тоже так делал? - спрашиваю тихо, меня трясёт от страха, но я все равно нагло смотрю ему в глаза.

-Ты совсем еб*нутая? – вкрадчиво уточняет он, словно не веря, что я вместо того, чтобы признать его правоту, доумилась такое спросить.

-Ну, почему же? – пожимаю невозмутимо плечами, хотя никакой невозмутимостью и не пахнет. Просто продолжаю переть на адреналине, зная, что дёргаю тигра за усы. Но мне, черт возьми, нужна эта буря, я слишком устала держать все в себе, поэтому, ухмыльнувшись, добавляю. - Ты ведь тоже элемент маргинальный. В туалете изнасиловать грозишься, а чем сауна хуже?

Несколько секунд он прожигает меня пристальным взглядом, будто раздумывает: свернуть мне шею прямо сейчас или чуточку попозже. Однако вместо этого усмехается и в очередной раз качает головой.

- Не твоё собачье дело, Настенька, - возвращает он мне мой же ответ. Но я его и жду. Скалюсь и приторным шёпотом парирую, склонившись к его уху:

-Как и моя безопасность, Сергей Эльдарович, не ваше. Горите желанием нести за меня ответственность? Разводитесь или удочеряйте. А если нет - не тратьте моё время, у меня ужин стынет, и я не собираюсь из-за ваших пьяных, рыцарских потуг есть холодный суп.

Он, кажется, охренивает с такой отповеди. Я же разворачиваюсь, и иду на выход.

-Ох, Настюша-Настюша… - ласково с нотками одобрения и даже восхищения посмеивается Долгов мне вслед. Оборачиваюсь перед самым выходом в зал. Сама не знаю, зачем. Просто хочу ещё раз взглянуть на него.

Он стоит, скрестив руки на груди и будто любуется мной.

-Что? – смутившись, бросаю раздражённо.

-Красивая ты, Сластён. – усмехается он и тихо, будто самому себе добавляет. - П*здец, какая красивая.

Это грубое, до невозможности банальное признание пробирает до дрожи и звучит так, как никакой «размытый дождём Невский» никогда звучать не будет. Сглатываю подступивший, острый ком, и отвожу взгляд. Меня скручивает болью и становится нечем дышать. Я не понимаю… Просто не понимаю!

Зачем он пошел за мной? Зачем говорит такие вещи, когда в зале его ждёт не менее красивая девочка? Зачем этот голодный, жаждущий взгляд, если меня так легко заменить? Зачем это всё? Зачем?

Не помню, как вернулась в зал. Перед глазами стояла пелена из слез и все мои силы уходили на то, чтобы не дать им прорваться. Суп был холодным и соленым, но я все равно ела. Морщилась, но ела. Только бы не оборачиваться и не видеть, как он там со своей прогибающейся «переводчицей» проводит время. Хотелось убежать, но гордость не позволяла. Не для того я выиграла наш словесный бой.

Доев суп, выпиваю еще один бокал шампанского для храбрости и готовлю себя к новой порции боли, ибо знаю, не удержусь и все равно посмотрю напоследок. Однако, стоит мне обернуться, вместо Долгова и его модельки передо мной предстает Яша Можайский собственной персоной, и все внутри обмирает.

-Ну, привет, сестрёнка, - противно растягивая гласные, облизывает он стеклянным взглядом.

-Как… как ты меня нашел? – выдыхаю через силу, даже не сомневаясь, что он здесь неслучайно.

-Кто ищет, тот всегда найдет, - гаденько ухмыляется он. – Поехали, прогуляемся.

Он берет меня чуть выше локтя, стягивая с барного стула мое парализованное ужасом тело. А я, как и в детстве, не могу от страха ни закричать, ни сопротивляться.

{1} - Пытки американских военнопленных в Северном Вьетнаме происходили в период активного участия США во Вьетнамской войне в 1965—1973 годах. Одной из распространённых форм пытки было лишение сна. Пленного привязывали или приковывали к стулу, заставляя сидеть в одном положении дни напролёт и при этом не позволяя спать.

{2} - Песня потрясающего поэта Ассаи “Остаться”. Рекомендую послушать на youtube, чтобы в полной мере почувствовать момент)))

-Я все равно не понимаю, зачем нам нужен этот Акерман. У него репутация мутного типа. Никто не в курсе, откуда он и на какие деньги создал свой хэдж-фонд. Чем с таким связываться, давай уж тогда Елисеева с Можайским запустим в дело и успокоимся! – заявляет сестра, как всегда, со всезнающим видом.

Обычно, меня веселит и абсолютно не напрягает её уверенность в том, что она - голова, а мы так… на подтанцовке. Мне это даже на руку. Чем больше человек о себе мнит, тем больше его можно грузить. Конечно, я далеко не серый кардинал, но все ниточки этого спектакля в моих руках, и у меня сейчас совершенно не то настроение, чтобы делать вид, будто это не так.