У меня кровь в венах стынет, стоит представить, как этот линялый твареныш затащил мою девочку в подвал и, угрожая заживо похоронить ее котенка, заставлял раздеться перед ним и его таким же отмороженным дружком. А когда она отказалась, исполнил–таки угрозу: закопал котенка, присыпал и утрамбовал битым стеклом, а после, выждав, когда тот наверняка умрет, раздел ее и бросил одну без фонарика, одежды и лопаты.

Как голая двенадцатилетняя девочка скребла руками землю со стеклом в темном подвале и что она при этом чувствовала, я даже думать не хочу, иначе просто слечу с катушек.

Дети жестоки – факт, и я разных уродов повидал в детстве, но этот белобрысый у*бок переплюнул всех. Вот уж кто-кто, а такое дерьмо должно быть похоронено где-нибудь в глухой лесополосе, а лучше в подвале вместо котенка.

-Леха, ну-ка, быстро тормози этого сучоныша, да так, чтоб на всё фойе верещал, - подрываюсь, едва сдерживаясь, чтобы самому не броситься вслед.

Если бы не эти удивленные, лощенные рожи, так бы и сделал. Но никому из них нельзя показывать, что для меня это нечто большее, чем просто Можайский. Да и про него тоже нельзя забывать. Как бы у меня внутри не клокотало от бешенства, как бы наизнанку не выворачивало от желания пойти и прямо сейчас выбить все дерьмо из его ублюдочного сынка, обострять ситуацию еще не время. Ставить под удар свою семью, да и Настьку тоже, я не могу. Нужно действовать тоньше, похоронить мразеныша я всегда успею, и обязательно это сделаю, пока же можно просто использовать.

-Серёжа, что ты задумал? – встревоженно спрашивает Зойка, когда, распрощавшись со всеми, я спешу в фойе.

-Ничего особенного, верну прежний порядок в налоговую.

-Что это значит?

Отвечать не вижу смысла, да и до слуха доносятся типичные вопли потерявшего связь с реальностью мажора: «Да ты знаешь, кто я? Знаешь, кто мой отец?» «Ты вообще не впираешь, сука, на кого прыгаешь?», «Да от тебя завтра мокрого места не оставят!», «В курсе вообще, что я сын губернатора вашего аула?», «Да если я захочу, вас тут всех, нахер, похоронят!»…

В общем, всё, как я и ожидал, разыграно четко по нотам, и даже больше. Мелкий ссыкун просто в ударе. То ли папа ещё не объяснил порядки, то ли… Я даже не знаю, как таким придурком можно быть в двадцать лет. Хотя стеклянный взгляд с суженными зрачками расставляет все по местам.

Прекрасно, наш сыночка еще и наркоман. Я прямо не нарадуюсь, какой сегодня дивный вечер. Удивительно, как это генерал выпустил эту тикающую бомбу в люди. Я бы на его месте закрыл непутевого отпрыска в рехабе и держал как можно дальше от доверенного мне края. Все-таки пиарщики столько над репутацией работали… Впрочем, бог с ним!

Сейчас меня интересует только моя девочка. Она до сих пор от страха не жива ни мертва. Застыла истуканом и кажется не дышит. И теперь я понимаю, почему. Переживи в двенадцать лет такое… Естественно, от ужаса себя не будешь помнить. Но мне надо привести ее в чувство, и тоже сыграть свою роль, как по нотам. В фойе собралось слишком много зрителей, чтобы обойтись без лицедейства.

-Настя? Привет! – преувеличенно бодро восклицаю, разыгрывая на лице неподдельное удивление. Она, узнав мой голос, мгновенно вскидывает дикий взгляд и несколько секунд непонимающе смотрит.

Ну же, малышка, подыграй мне.

-Серё…- выдыхает облегченно, чуть не портя весь спектакль, но, видимо, прочитав что-то по моему лицу, берет себя в руки, и выдавливает дрожащим голосом. – Здравствуйте, Сергей Эльдарович.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍-У тебя все в порядке? Что тут вообще происходит? – как и положено, интересуюсь недоуменно для порядка.

-Ты еще, бл*дь, кто такой? – не давая ей и рта раскрыть, быкует твареныш.

Вскидываю бровь и снисходительно тяну, глядя на него, как на навозного жука.

-Ну, ты для начала узнай, кто, а потом раскрывай рот, а то ведь так можно и ремня отхватить по тощей жопе. Губернатор, говоришь, твой папка? – издевательски уточняю, доставая телефон, отчего с сосунка тут же слетает вся бравада и глазки начинают трусливо бегать.

-Слышь, давай…те сами порешаем, - дает он заднюю, вызывая у меня отвращение.

Вот ведь ссыкло позорное! Даже стало жаль Можайского. Иметь такого сына – хуже не придумаешь.

-Нет уж, дружок, ты тут так соловьем заливался, обещая похоронить весь наш аул. Я теперь спать спокойно не смогу, если Григорий Алексеич не помилует, - насмешничаю, набирая номер Можайского.

-Да я не то… - начал было его сынок, но тут раздался басовитый голос папаши:

-Можайский! Слушаю!

-Григорий Алексеич, доброй ночи! Долгов беспокоит, - подмигнув застывшей, словно натянутая струна, Настьке, с довольной улыбкой начинаю разговор.

-Доброй! Чем обязан? – замешкавшись на секунду, отвечает он еще более решительно. В который раз поражаюсь мощи генеральского голоса. Аж до печенок пробирает. Как же, однако, природа на его сынке отдохнула.

-Не чем, Григорий Алексеич, а кем, - не скрывая насмешки, поправляю его и сразу же перехожу к делу. - Дитятко ваше, слегка обдолбаное, устроило в баре моей сестры скандал. Грозится весь наш «аул» похоронить на правах губернаторского сына, а тут, знаете ли, везде камеры, люди опять же, которые сейчас наверняка думают, а того ли человека они выбрали для управления краем… У нас с вами, конечно, много разногласий, но я считаю, что негоже выносить сор из избы, поэтому предлагаю решить вопрос между собой. Что скажите, Григорий Алексеич?

Он с шумом выдыхает, словно вся тяжесть мира опустилась на его плечи. Я же едва сдерживаюсь, чтобы не заржать, глядя на побледневшего змееныша. Ох, не завидую я ему. Ремнем дело точно не кончится. Поздновато, конечно, для папкиных розог, но для начала и они сойдут.

-Вы правы, Долгов, решим сами! Спасибо! Сейчас мои люди подъедут, а завтра договоримся о встрече и обговорим детали, - цедит меж тем Можайский –старший.

-Прекрасно. Доброй ночи!

-Доброй.

-Ну, все, царевич, готовь жопу, - резюмирую, положив трубку. Все, кто наблюдал сцену, а это в основном мои люди, начинают смеяться. Мразеныш из мертвенно-бледного становиться пунцовым и, забыв про Настьку, пулей летит на выход. – Далеко не убегай, сейчас за тобой приедут, - бросаю ему вслед и перевожу взгляд на перепуганную Сластенку. Я знаю, что она боится гнева Можайского-старшего; боится, что он узнает, что она причастна к позору его сыночка, поэтому собирался без лишних ушей припугнуть ублюдка, чтобы держал язык за зубами. Но сейчас нужно доиграть последний акт, хоть зрители и начинают потихоньку расходиться.