— Отыскать Ивора? Учениц?

Тишина. Смотрит сквозь, даже не моргает.

— Дэффида?

— Он убит.

Вот и говори — приемыш!

Почуяла смерть отца — и когда родная дочь, сверкая кольчугой, как рыба чешуей, смеясь, влетела в город на быстроколесой колеснице, крича о победе и славе, — сида все-таки поднялась на ноги. Чтобы сестре не принесли горе чужие.

— Мы сироты, Эйра… — вышептала. И рухнула ей на грудь. Та потом говорила: не нужда утешать сестру — умерла бы сразу. Слишком страшный переход от радости к скорби.

Выяснилось, что Немайн помнит не только смерть отца — все, кто при взгляде с башни представал безликими фигурами, вдруг обрели лица. Ее спрашивали: где кого искать — и она отвечала.

Впрочем, сперва огребла по морде от Анны и разослала санитарные команды к тем, кто еще дышал. По именам всю армию не знала, но короткого описания внешности, упоминания, где стоял, оказывалось достаточно. Когда желающие спросить закончились, попыталась думать. Выходило: она оказалась той песчинкой, что, покатившись под гору, вызывает обвал. Вот невысокое ушастое существо — еще не Немайн! — приходит в город. Собирается поселиться неподалеку. Потом приживается в предместье. Казалось бы, немного надо, полдюжины добрых знакомых, крыша над головой, планы на любимую работу. Являются разбойники, и мир показывает зубы, способные разгрызть даже крепкую скорлупу «Головы грифона». Ты начинаешь строить город, чтобы укрыть и защитить росток уютной жизни, — накатывается война, и те, без кого ты уже не видишь спокойной радости, уходят в бой, чтобы не вернуться.

Чужая память уверяет: войны непреходящи. Увы, какие бы высокие и прочные стены ты ни возвела, сколько б земли ни огородила — хаос снаружи всегда больше и сильней. Взять сражение: все сделано правильно. Без ошибок. Даже пение вышло против планов, но не против здравого смысла. Тогда почему? Над ухом воет Эйра. Чуть поодаль стоит Анна, присматривает. Счастливая: дети далеко, муж уцелел, клан прославился, на остальное наплевать. Ведьма! С детства приучена к тому, что вокруг мистический туман, из которого выплывают чудовища. Наверняка обдумывает эффект от песни Неметоны. А у самой Неметоны в голове пустота. Непривычная. Прежде любая неудача не губила людей сотнями. А здесь успех — и это. Цифры, успокаивающие разум, тонут в чувстве, как в омуте — триста человек, десять процентов. У саксов — ради того и старались — восемьдесят, к ночи будет девяносто. А к исходу недели… Шансы есть только у конницы. И то невеликие. Все барды будут петь славу королю. И ей. Пусть поют. Похоже, без песни больше камбрийцев легло бы рядом с этими тремя сотнями. Ради этого можно и не такое вытерпеть.

Но дальше что? Как смотреть в глаза Глэдис? Эйре, как проревется, — можно. Сама тут побывала, сама все видела. Не понимает, так чувствует. А что сказать Сиан? А их ведь триста лежит. У каждого друзья и родня. У Этайн, например, дети маленькие. Да ладно дети — людей и так не хватает! Кто будет жить в сверкающем граде? Вдовы и сироты?

Но самое страшное не это. Страшнее всего то, что все — совсем все — считают произошедшее громадным успехом. Почти невозможным. Даже Эйра. Оглядывается. Подходит. Гладит по голове.

— Майни, скажи хоть что-нибудь. Не молчи.

А что тут можно сказать? Что все здешние предрассудки, понятия, мораль, способ мышления, видение мира нужно переломить об колено — и в камин? Если бы еще знать, чем их заменить. А кому знать, как не Хранительнице правды?

— Майни… Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Тогда почему молчишь? Сначала ты хотя бы говорила, пусть и страшное. А до того, Харальд говорит, плакала. Теперь сидишь. И не моргаешь даже. Только глаза красные. Вот, посмотри на себя…

Сует зеркальце под нос. Ну, ужас. А сама? Нет, и так тоже нельзя. Больше крепость — трудней уследить за порядком внутри стен. А если не уследить — зачем отгораживать один мир боли от другого? Решения нет. А без него нет смысла вставать и делать хоть что-то.

Пока Немайн изрекала окончательное — оттого многие шли на поле искать родню и друзей, не дожидаясь ее слов, — у Харальда нашлись иные заботы. О репутации. Подняла «Росомаху», голубушка, — изволь соответствовать.

Немайн горюет, Эмилий с Эйлет далеко, но запущенная машина тыловой службы крутится и даже идет вперед. Как корабль без экипажа с заклиненными намертво рулями. Роль клина исполнила аннонская ведьмочка. Девушка-колокольчик, звонкая и бойкая, что осталась на складе главной над двумя подружками и парой охранников. Оставили ее ради учета новых поступлений и выдач. Главным поступлением ожидалась военная добыча, это ей Эмилий три раза объяснил. А Эйлет три раза спросила. Как уж тут забыть?

Как только Немайн смолкла, этот подарок свалился на больную голову Нион Вахан. Сразу вслед за круглой деревяшкой. Значит, Харальд еще рубится с Хвикке, конница добивает гвардию, колесницы ловят самых шустрых, кого крючат, кого стреляют, Луковка только-только вложила в ножны кинжал, пригодный разве веревки резать — да себя, чтоб врагу не достаться. Тут ей заглядывают в глаза наивной синевой и интересуются:

— Когда пойдет добыча?

И все короткие рассуждения написаны на лбу. Немайн умолкла — значит, победа. Победа — значит, добыча. «Росомаха» — Харальд рассказывал — много добычи. Начальства нет. К богине на башню высоко и чуточку страшно, а к пророчице привычно. Еще по Аннону. Теперь даже проще стало. Без церемоний.

Нион потерла затылок. Не вскочила бы шишка… Начала понимать, каково в шкуре богини. Но девочка поступила правильно. Для почитателей Неметоны сбор трофеев — священнодействие. А Луковка, выходит, отлынивает от обязанностей. Пусть она теперь христианка, но прежние способности никуда не исчезли, наоборот, усилились. Пришлось бегом бежать к Немайн, вымаливать кивок богини — и Харальда, разбивать едва стоящих на ногах бойцов на трофейные команды. И все равно не успела.

Неупорядоченное мародерство уже началось. Пришлось наводить порядок — и полторы сотни гленцев с этим справились. Пятнадцать трофейных команд. На десяток одна трехосная повозка, в ней — приемщик. Пришлось повозиться, отыскивая грамотных. Войско-то отборное, женщин и нет почти. Зато те, что есть, — благородные воительницы. Пусть коряво, но писать умеют. А большего и не нужно. Грабили, впрочем, не до исподнего, снимали сливки да пенки. Доспехи, оружие. Кошели. Рубили пальцы с кольцами. Во рты не смотрели, зубных врачей и в Диведе негусто. А монета за щекой — для сакса не метод. Да, наконец, Нион противно! Опять же вспомнила — и меркантильные заботы оставила на Харальда.

Зато велела всем, приметившим необычное, а особенно грамотки, немедля звать. На самом поле боя любопытного обнаружилось мало, разве тело в сутане, растерзанное колесничным крюком, а при нем свиток с письменами, которые Нион прочесть не смогла, хотя латинские буквы — спасибо дини ши, что приходили навестить больную Немайн, — узнала. Так что пришлось только послеживать, чтоб никто по старинке ничего себе без записи не брал. Ничего из оружия и доспехов — за мелочью не уследить, да и редкий кошель содержит цену доспеха или меча — саксы в походе не больно разжились.