Дворецкий Шубридж вяло пошел к двери, по дороге он остановился и со сводящей с ума неторопливостью поправил букет в вазе. Когда колокольчик звякнул снова, Шубридж величавым жестом распахнул дверь. Пруденс посмотрела вниз. С лестничной площадки входа в дом не было видно, но она услышала тихий рокот мужских голосов, потом шаги по полированному паркету и, наконец, в поле ее зрения появился Филипп. Он переоделся, заметила Пруденс. Шубридж взял у него пальто, высокую касторовую шляпу и черную, с серебром, резную трость, прежде чем проводить его в гостиную. Волосы Филиппа были тщательно завиты и напомажены по последней моде. Сапоги блестели, сюртук плотно облегал фигуру. Филипп стал светским щеголем.

Пруденс проглотила ком в горле. Четырехлетняя прелюдия подошла к концу. Набрав в грудь воздуха, она медленно пошла вниз по лестнице.

Годами она воображала себе возвращение Филиппа и жила ожиданием встречи. Сейчас она могла думать только о Гидеоне и его словах, которые заставили ее сердце – увы, слишком поздно! – петь от счастья. По иронии судьбы, когда Гидеон произносил эти слова, она думала о предстоящем разговоре с Филиппом.

Пруденс вспомнила, какое у него было лицо, когда она попросила его уйти. От волнения она почувствовала себя неловко. Все-таки он мог бы подождать, когда она придет к нему со свободным сердцем. Свободной, чтобы сказать ему «да». Она бы это сделала.

Она повторяла про себя согревавшие душу, прекрасные романтичные слова:

Приди, любимая моя!

С тобой вкушу блаженство я.[16]

Пруденс не сомневалась, что если кто-то и может подарить ей блаженство, то это Гидеон. От этой мысли она вздрогнула. Строчки стихотворения эхом отдавались у нее в голове, когда она спускалась по ступенькам.

Цветы вплету я в шелк волос И ложе сделаю из роз.

Ложе из роз. Конечно, там могут случайно оказаться и шипы, но с Гидеоном кто их заметит?

Зажгу на башмаках твоих Огонь застежек золотых.

Ей не нужно золотых застежек на башмаках. Это слишком экстравагантно. Не говоря уже о том, что давно не модно. Когда она будет свободна, она придет к нему босой!

Пруденс подошла к двери гостиной. Пора оставить грезы о безрассудной любви, мечты о блаженстве на ложе из роз с темноглазым смеющимся мужчиной. Сначала надо разобраться с тем, что она совершила в жизни, и только потом двигаться дальше.

– Здравствуй, Филипп, – сказала она, входя в гостиную.

– Моя дорогая Пруденс! – Филипп положил руки ей на плечи и осторожно поцеловал в обе щеки.

Словно покинув собственное тело, Пруденс глазами стороннего зрителя бесстрастно наблюдала их встречу. От Филиппа пахло чем-то экзотическим, наверное, пачулями и мускусом. Так благоухал дворецкий лорда Динзтейбла. Как странно и как нелепо в объятиях долгожданного жениха вспоминать чьего-то дворецкого.

Филипп наконец отпустил ее.

– Ах, Пруденс, Пруденс! – воскликнулон. – Как ты выросла! – Он посмотрел на нее и поцеловал в губы.

Охваченная чувством вины, Пруденс вытерпела это. Он не так целовал ее в прошлом. Теперь его губы стали настойчивыми и требовательными. Пруденс крепко сжала рот.

Его пыл сбил ее с толку. Она этого не ожидала. А следовало бы. По его мнению, они еще помолвлены.

Он разжал объятия, и Пруденс быстро отступила назад.

– Я вижу, ты все такая же застенчивая мышка. Пруденс попыталась улыбнуться, чтобы смягчить свой отказ.

– Это было так давно, Филипп. Прости...

– Должен сказать, что ожидал более теплого приема, малышка Пруденс, – сказал он. – Если помнишь, когда ты была девочкой, мы делали гораздо большее.

– Только один раз. К тому же я этого не хотела, – возразила она. – И последствия...

Она не закончила фразу. Нечестно встречать его жалобами и упреками. К чему, после стольких лет разлуки. С тех пор много воды утекло. С этим мужчиной у нее все кончено.

– Извини, Филипп, – смягчила она тон. – Мы не такие, как прежде. Нам нужно снова познакомиться друг с другом. Много произошло с того дня, когда мы обручились.

Филипп нахмурился.

Пруденс вытащила из лифа платья цепочку с кольцом.

– Все эти годы я берегла твою фамильную драгоценность. Его, казалось, ошеломили эти слова.

– Ах да. Хорошо.

Она ждала этого момента. Сняв кольцо с Цепочки, Пруденс сказала:

– Филипп, прости, но я больше не могу носить твое кольцо. Я не могу выйти за тебя замуж.

Наступило короткое молчание. Филипп положил руки ей на плечи и повернул лицом к себе.

– Ты расторгаешь помолвку? – недоверчиво спросил он. – После того как четыре с половиной года носила мое кольцо?

Пруденс, сглотнув, кивнула. Это первое обещание, которое она нарушила.

– Почему?

Пруденс ничего не сказала. Она молча протянула ему кольцо. Филипп взял его и, тщательно осмотрев, взвесил на руке, словно проверяя вес.

– Тяжелое.

– Оно ведь переходило из поколения в поколение твоих предков по женской линии?

– Предков? Ах да, да, конечно.

Филипп вертел в руках кольцо, не зная, что с ним делать.

– Лорд Дерем знает об этом?

– Если ты имеешь в виду кольцо – нет. Я спрятала его, как ты велел. Если тебя интересует, знает ли он о нашем обручении, то тоже нет. Но в любом случае это не имеет значения, мы покинули его дом и никогда туда не вернемся.

– Да, твои сестры говорили сегодня утром, что вы убежали. Поразительная глупость, Пруденс! Он твой законный опекун!

– Скоро он не будет моим опекуном. Как только мне исполнится двадцать один год, я получу право на наследство, и мы навсегда избавимся от необходимости жить с ним.

– Но к чему эти истерические выходки и риск навлечь на себя его неудовольствие? А если он лишит тебя наследства? Это крайне неразумно, Пруденс, крайне неразумно!

Пруденс недоверчиво смотрела на него. Она писала Филиппу, как жестоко обращается с ними дед. Она даже сообщила ему еще более страшное, то, о чем до сих пор никому не рассказывала.

– Ты знаешь, что с дедушкой было невыносимо жить, – медленно сказала она. – Я часто писала об этом. Ты не мог этого забыть.

– Я достаточно разбираюсь в людях, чтобы распознать чрезмерную женскую чувствительность, – отмахнулся Филипп.

Пруденс заморгала. Чрезмерная женская чувствительность?

– Старому человеку нелегко, когда у него на руках пять девочек, – не обращая на нее внимания, продолжал Филипп. – Если он немного старомоден, это вполне понятно. А дисциплина еще никому не повредила. К тому же он теперь, наверное, очень стар. Он долго не протянет. Стоило бы потерпеть. У него ведь куча денег.