Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Для меня это огромное удовольствие: поместить вас бок о бок на веки вечные, — сказал художник. — Отпиливание конечности, по–моему, весьма подходящий символ?
— Да, чем–то подобным я и занимаюсь. — Она ничуть не смущалась своей профессии. Она просто делала свою работу: помогала людям уйти из жизни спокойно и с удобством.
Леора Траверс еще позировала для портрета, когда в комнату вошел сам доктор Хитц. В нем было больше двух метров росту, и каждый сантиметр из этих двух с лишним метров излучал важность, успех и удовольствие от жизни.
— Мисс Траверс, милая мисс Траверс! Что вы здесь делаете? Люди тут не уходят, они тут появляются! — пошутил он.
— Мы с вами будем рядом на этой картине, — смущенно сказала она.
— Замечательно! — улыбнулся доктор Хитц. — И как вам такой расклад?
— Для меня большая честь попасть на одну фреску с вами, — ответила дама.
— Нет, это я должен быть польщен! Без таких, как вы, этого чудесного мира просто не было бы.
Он в шутку отдал ей честь и пошел в сторону родильного отделения.
— Слышали новость?
— Нет.
— У нас тройня!
— Тройня?! — воскликнула она.
Рождение тройни имело далеко идущие последствия.
Закон гласил, что новорожденного можно оставить в живых только в случае, если родители найдут желающего уйти из жизни. А для того, чтобы выжили все дети из тройни, нужны целых три добровольца.
— И что? У них есть три кандидата? — спросила Леора Траверс.
— Насколько я знаю, только один, — ответил доктор Хитц. — А теперь они пытаются найти еще двоих.
— Вряд ли у них что–то получится. К нам тройной заявки не поступало. Только одиночки… ну, если кто–то не обратился в бюро с тех пор, как я ушла. Как их зовут?
— Уэлинг, — сказал сидящий отец. Он выпрямился, и все увидели его мятую одежду и красные глаза. — Их отца зовут Эдвард К. Уэлинг–младший.
Он поднял правую руку, уставился на стену перед собой и издал хриплый, горький смешок.
— Здесь.
— О, мистер Уэлинг, — удивился доктор Хитц. — Я вас не заметил.
— Человек–невидимка, — произнес Уэлинг.
— Мне только что позвонили, ваша жена разродилась тройняшками. Они здоровы, прекрасно себя чувствуют, как и мать. Я как раз собирался их навестить.
— Аллилуйя, — опустошенно выдохнул Уэлинг.
— Вы как будто не рады? — спросил доктор Хитц.
— Разве можно не радоваться в моей ситуации? — ответил Уэлинг, воздевая руки к небу. — Мне всего–то нужно решить, кого из трех малюток оставить в живых, потом отвезти в Душегубку своего деда и вернуться сюда с квитанцией.
Взбешенный доктор Хитц навис над Уэлингом.
— Мистер Уэлинг, вы сомневаетесь в необходимости регулирования численности населения?
— Нет, даже не думал.
— Вы хотели бы вернуться к старым добрым временам, когда Землю населяло двадцать миллиардов — и должно было стать сорок миллиардов, потом восемьдесят, потом сто шестьдесят миллиардов? Вам знакомо выражение «как сельди в бочке»?
— Да, — буркнул Уэлинг.
— Так вот. Без контроля численности населения люди сейчас толпились бы на поверхности этой планеты, как сельди в бочке. Подумайте об этом!
Уэлинг продолжал таращиться в одну точку на стене.
— К 2000–му году, — не унимался доктор Хитц, — до того, как ученые предложили новый закон, человечество уже умирало от жажды, из еды остались только морские водоросли — и тем не менее люди настаивали на своем праве размножаться как кролики. И на праве жить вечно, если получится.
— Я люблю этих детишек, — прошептал Уэлинг. — Люблю всех троих.
— Никто не спорит, — согласился доктор Хитц. — Мы все, по–человечески, вас понимаем.
— И я не хочу, чтобы умер мой дед.
— Мало кому нравится сдавать родственников в «Дихлофос», — понимающе кивнул доктор Хитц.
— Вот зачем люди выдумывают эти гадкие названия? — сказала Леора Траверс.
— Что?
— Не люблю, когда наше заведение называют «Дихлофосом» и другими нехорошими словами, — объяснила она. — Это создает неправильное впечатление.
— Вы совершенно правы, я приношу свои извинения, — доктор Хитц поспешил употребить другое, официальное название муниципальных газовых камер, которое никто не употреблял в обычных разговорах. — Мне следовало сказать «Салон этичного суицида».
— Да, так намного лучше, — согласилась Леора Траверс.
— Этот ваш ребенок — кого бы вы ни выбрали, мистер Уэлинг, — будет жить на счастливой, просторной, чистой и богатой планете, и все это — благодаря контролю численности населения. Он будет жить в саду, похожем на изображенный на этой фреске. — Доктор Хитц покачал головой. — Двести лет назад, когда я был еще молод, на Земле царил ад, и никто не надеялся, что человечество сможет протянуть еще хотя бы два века. Сейчас же мы видим в будущем тысячелетия спокойствия и изобилия, и только сила воображения ограничивает эту перспективу.
Его лицо осветила улыбка.
Но он перестал улыбаться, когда увидел револьвер в руках Уэлинга.
Уэлинг застрелил Хитца.
— Вот место для одного человека, — сказал он.
Потом он убил Леору Траверс.
— Это ведь только смерть, — произнес он, когда ее тело коснулось пола. — Зато теперь места хватит двоим.
Потом он выстрелил себе в висок, обеспечив место всем своим троим.
Никто не ворвался в комнату. Казалось, никто не слышал выстрелов.
Художник сидел на верхней ступеньке своей стремянки и молча смотрел на скорбную картину внизу.
Он задумался над пугающей загадкой жизни, которая требовала от своих созданий рождаться и, родившись, плодиться… Размножаться и жить как можно дольше — на крошечной планетке, которой придется это все терпеть.
Все решения, приходившие ему в голову, были весьма невеселыми. Они были мрачнее, чем «Дихлофос», «Веселый Хулиган» и «Давай по–быстрому». Он думал о войне. О чуме. О голодоморах.
Он знал, что никогда больше не будет писать. Выпустил из рук кисть, которая шлепнулась на тряпки внизу. Потом решил, что хватит с него жизни в Счастливом саду жизни. Медленно спустился с лестницы и подобрал пистолет Уэлинга.
Художник был полон уверенности покончить с собой.
Он не смог.
Тогда он вспомнил о таксофоне в углу. Он зашел в будку и набрал номер, который трудно забыть: 2BRO2B.
— Федеральное бюро завершения цикла, — сказал мягкий голос на другом конце провода.
— Когда вы сможете меня принять? — спросил он осторожно.