class="p">Калеви Холсти и Эван Луард показывают, что в период с 1648 по 1789 год количество войн несколько уменьшилось. Большинство войн велось между крупными державами, обычно длилось несколько лет и было безрезультатным. Основными вопросами были спорные границы, затем контроль над морской торговлей и стратегическими военно-морскими портами; династические вопросы отошли на третий план. Теперь войны не велись из-за религии. Войны стали более капиталоемкими, поэтому государства стали больше заботиться о доходах и централизоваться. Меркантилизм рассматривал мировое богатство как конечное, и все больше войн велось ради экономических целей. Правители считали, что приобретение большей территории обеспечит большее количество солдат и налогов, а мореплавание - большее богатство за счет экспансии в мире. Государи и их советники инициировали действия, а народ не играл никакой роли, за исключением того, что более процветающие классы, представленные в английском парламенте, и голландская торговая элита сыграли важную роль, способствуя формированию военно-морской политики "голубых вод", в меньшей степени ориентированной на европейские обязательства. Это должно было сыграть на руку островным англичанам в их глобальной борьбе с Францией, поскольку Франция была расколота на "две Франции": одна, обращенная к континенту, призывала к расширению армии, другая, обращенная к Атлантике, - к расширению флота. Французским правителям никогда не удавалось справиться с обеими задачами одновременно.

В ответ на религиозные войны война стала более регламентированной. Уменьшилось воздействие на гражданское население. Численность армии увеличилась, поскольку она обзавелась собственными складами и системами снабжения, перестав жить за счет земли. Аристократическая честь и правила войны сдерживали дикость. Города не разграблялись, их жители не уничтожались. В среде интеллигенции велись дискуссии о причинах и ведении войн, заключались многочисленные договоры об их прекращении, а международные соглашения о выкупе пленных распространялись как на простых солдат, так и на аристократов. Эмерик де Ваттель, один из первых теоретиков международного права, утверждал, что "европейские народы почти всегда ведут войну с большой терпимостью и великодушием". Войны XVIII века обычно велись для достижения четких и ограниченных целей и заканчивались заключением договоров. Войны планировались, они редко возникали в результате недоразумений, путаницы или случайностей. Этот период действительно напоминал реалистский рациональный расчет средств. Однако война не приносила людям особой пользы.

Войны считались справедливыми, если они велись легитимным правителем по законной причине, которая не могла быть достигнута с помощью институциональных правовых средств. Гуго Гроций провозгласил: "Где прекращается власть закона, там начинается война". Однако война по-прежнему считалась нормальным явлением, и геополитические амбиции правителей не ослабевали: Шведские и французские монархи стремились к региональной гегемонии, а крупные правители замышляли расчленение мелких государств. Для "Людовика XIV и его двора война, по крайней мере в первые годы его правления, была не более чем сезонной разновидностью охоты", - отмечает Говард. Сам Людовик говорил: "Я не буду пытаться оправдаться. Честолюбие и слава всегда простительны для принца". Материальные соображения не были первостепенными для знатных офицеров. Они сами собирали свои полки, и расходы обычно перевешивали полученные трофеи. Дворяне и монархи стремились к la gloire, чтобы продемонстрировать свою честь и статус. Монтень писал: "Правильная, единственная и необходимая жизнь [для] дворянина Франции - это жизнь солдата". Храбрость ценилась, но ее нужно было наглядно демонстрировать, поэтому процент потерь среди офицеров был высок.

Солдаты набирались из низших слоев населения за плату. Офицеры считали их людьми без чести, без стремления к социальному статусу и преданности делу, отбросами общества. Они попадали туда по призыву или из-за нищеты и редко проявляли инициативу в бою. Только принуждение могло заставить их повернуться лицом к врагу. Поэтому в XVII-XVIII веках в европейских армиях господствовали интенсивное обучение и жесткая дисциплина, прекратившие крики, которые поднимали дух солдат в прежних сражениях. Солдаты должны были слышать приказы офицеров. Дисциплинированные, повторяющиеся, ритмичные коллективные движения укрепляли сплоченность полка за счет "мышечной связи", что помогало солдатам противостоять смерти как единому физическому целому. Многие предпочитали дезертировать.

Правители крупнейших держав пытались рассчитать шансы на победу, но в условиях примерного равенства сил ошибки были обычным делом. Мало что можно было предсказать относительно поведения союзников, согласия на уплату налогов на войну в течение длительного периода времени или приверженности солдат. Посредничество не использовалось для предотвращения войн, но если войны затягивались безрезультатно, оно становилось способом их прекращения. Это была ограниченная рациональность.

 

Третий этап: Колониальная и буржуазная революционные эпохи

После 1500 г. появился заморский империализм. Конфликты между первыми двумя империалистами, Испанией и Португалией, были урегулированы папским вмешательством (см. следующую главу). Позже морские войны велись между Испанией, Францией, Голландией и Британией, частично за торговые права и монополии, частично за колонии. Хотя в Европе теперь было много великих держав и их клиентов, их войны можно было перенаправлять на более слабые колониальные народы, что снижало их нулевой характер. Успех в войне в Европе переплетался с военно-морскими технологиями, создавая трансокеанские империи. Европейским державам повезло во всемирно-историческом плане, поскольку крупные азиатские империи находились в состоянии стагнации или упадка, а империи в Америке и Африке еще не успели далеко подняться.

Неоднократные войны в Европе воспитывали вооруженные силы, способные вести интенсивный огонь по противнику. Совершенствование орудий и боевой подготовки позволило морским батареям вести скоординированный и непрерывный огонь, а объединение пехоты, кавалерии и артиллерии стало превосходить неевропейские войска. Новые вооружения и формирования подкреплялись реорганизацией государственных финансов с опорой на частный капитал. Те, кто давал деньги в долг государству, могли получить прибыль с небольшим риском. При этом степень военного превосходства сильно различалась. Оно было быстро достигнуто на побережье Африки и в Америке (см. следующую главу). Но в Азии превосходство достигалось медленно и неравномерно: европейцы столкнулись с пороховыми империями и королевствами, мобилизовавшими крупные, достаточно хорошо обученные армии, правители которых быстро адаптировались к западным способам ведения войны. Европейские флоты, иногда государственные, иногда частные, а иногда каперы-пираты, доминировали на морских побережьях, оказывая давление на местных правителей, чтобы те стали их клиентами. Некоторые правители были не прочь получить статус клиента. Например, в Индии в последнее столетие существования империи Великих Моголов было много военного насилия и политического хаоса, так как шли споры о престолонаследии, в которые вмешивались персидские и маратхские военачальники и бандиты. Этот хаос привел к тому, что гораздо более стабильное политическое правление и фискальная надежность Британской Ост-Индской компании показались привлекательными для многих индийцев, особенно тех, кто занимался производством и торговлей. Действительно, пишет Далримпл, способность компании получить доступ к неограниченным кредитным ресурсам в конечном итоге "позволила ей вывести на поле боя самую большую и лучше всего обученную армию в восточном мире" и