– Великолепно! – не удержался полковник. – Молодец!

Но Котомцев, как бы не слыша его, продолжал:

– Смотрят наши – где же Вернер-то?

– То есть как это «где»? – инспектор был явно удивлен.

– А так, очень даже просто – стоит перед ними в мундире эсэсовского офицера старый знакомый, их же бывший штабист, собственной персоной.

– А-а… понятно, – заулыбался Христофоров, – замаскированный под русского гитлеровец из колонистов, они нашим языком владели не хуже нас с вами. Немцы на такие фокусы часто шли.

– Ошибаетесь, товарищ Христофоров, – возразил старик. – Стало нашим ясно: их штабист и Вернер – одно и то же лицо. Вот он откуда стал специалистом по советским партизанам, гад! Кое-какие показания он дал, а как судить его стали, объявил себя и не русским и не немцем, а американским офицером, выполнявшим специальное задание союзного командования. И документы предъявил.

– Черт возьми! – не удержался Христофоров. – И что же с ним?

– Передали его наши, куда следует, а там связались с союзниками и установили, что настоящее его имя – Патрик Смит… Когда-то он действительно работал в американской разведке, да давно уже перешел на службу к врагу. Что они там с ним сделали, не знаю, слышно было – расстреляли за измену.

– Собаке собачья смерть, – с облегчением произнес гость.

– За операцию с Патриком Смитом и наградили моего сына тогда орденом Красной Звезды.

– Заслужил честно – прямо скажу.

– А вот и начальник заставы, – поднялся с места Котомцев.

Капитан Вепринцев, стройный, подтянутый, приветливый, внимательно ознакомился с документами приезжего, испытующе, очевидно по привычке, оглядел его с ног до головы, сказал: «Что ж, у меня возражений нет», – и быстро ушел в канцелярию.

Котомцев с приезжим возвратились в селение. Илья Лукич послал приемную дочку на розыски Аракеляна.

– Зачем он вам потребовался? Что за человек? – поинтересовался гость.

– Не мне он нужен, а вам, – Аракелян у нас ведает водным хозяйством, – пояснил Котомцев. – Вот с ним вам и придется дело иметь. А насчет того, какой он человек, можно сказать одно, – золотой души, один из наших лучших колхозников. Всю жизнь по заграницам маялся, горб гнул, а потом вернулся на родную землю и трудится, от работы не оторвешь. Труженик. И душевный он, смирный.

– Смирный, говорите? – зачем-то переспросил приезжий.

– Смирен пень, да что в нем проку… Нет, Симон другим славен: кому надо – последнюю рубашку отдаст, с себя снимет и отдаст! Потому на чужбине нужду познал, почем фунт лиха, знает. А у нас, нечего греха таить, есть еще и такие, что и сыты, а глаза голодные, мало таких осталось, а встречаются.

– Пережитки это.

– Само собой, только наш Симон иного склада, справедливый, чувствительный…

– Чувствительный? Гм…

Асмик с удовольствием бросилась выполнять поручение отца, оно давало ей возможность лишний раз встретиться с закадычной подругой Майей, женой Симона. Майя оказалась дома, у нее был грудной ребенок, и молодая мать хлопотала возле него.

Обе неподдельно обрадовались встрече. Внешне, да и по характеру, подруги были совсем непохожи. Асмик – небольшого роста, круглолицая, с рдеющим румянцем на щеках, белизну которых не мог прикрыть даже летний загар, с широко открытыми на мир бездонными глазами, доверчивая, ласковая. Майя – прямая ей противоположность: высокая, успевшая уже располнеть, с невыразительным лицом, недоверчивым взглядом настороженно прищуренных глаз, всегда замкнутая, немногословная. Возможно, их связывала известная общность в судьбе – как и Асмик, Майя рано осталась без родителей.

Майя обещала немедленно разыскать мужа и прислать его к Илье Лукичу. При виде такой готовности подруги Асмик шутя поддразнила ее: сразу, мол, видно, как она влюблена в Симона, раз с такой прытью спешит к нему, должно быть, соскучилась, – с утра не видела. Но Майя шутку не приняла.

– Ты же знаешь, для меня Симон всё, – сказала она с глубокой грустью. – Говорят, в дочки ему гожусь, а я что-то годов его не чувствую, уж очень он добрый да ласковый. И честный, милый, это же все знают. Люблю я его, а быть с ним приходится мало – как сделали Симона ответственным за состояние каналов, ему совсем не до меня.

– Счастливая ты, – вздохнула Асмик.

– Придет время, и ты с Костей будешь счастлива, – сказала Майя, – ну, я побежала. Скажи – сейчас пришлю.

Аракелян вскоре появился. Старик Котомцев познакомил его с Христофоровым. Инспектор водхоза с интересом разглядывал стоявшего перед ним колхозника. Аракеляи был, пожалуй, одного с ним возраста, до черноты загорелый, весь какой-то легкий – на движения, поступь, жесты. Втроем они весь день провели в поле, отдыхали в тени на берегу оросительных каналов, утоляли жажду сочными колхозными арбузами, свежим виноградом. К вечеру, усталые, но довольные проделанной за день работой, вернулись в селение. Аракелян пригласил к себе и инспектора, и старика Котомцева; Майя, жена Аракеляна, заранее накрыла на стол, все было готово к приему гостей, но Илья Лукич от угощения отказался и предложил решить, где эти дни будет жить командированный из Еревана товарищ.

– Желаете остановиться у меня – милости прошу, – сказал он, – хотите у товарища Аракеляна, тоже можно, у него дом просторный, на две половины.

Аракелян предложил Христофорову поселиться у него, поскольку приехал тот по вопросу, которым в колхозе занимается именно он, Симон Аракелян. Христофоров некоторое время колебался, неудобно-де как-то стеснять людей, особенно докучать Илье Лукичу: у него еще горе свежее, а тут чужой человек… Симон поддержал Христофорова, чуткость приезжего ему понравилась.

– Ну, смотрите, вам виднее, – согласился старик. – В таком случае оставайтесь здесь, отдыхайте, а завтра встретимся.

– До завтра, – инспектор пожал Котомцеву руку, и тот ушел домой.

Гостю дали умыться и пригласили к столу.

– Вы как наши армянские кушанья? – обратилась к нему Майя.

– Ем с удовольствием.

– Прошу отведать моего вина, – Аракелян взялся за кувшин.

– Спасибо, не откажусь, – повеселел Христофоров, – мне бы сюда чемодан мой от деда – там кое-что есть…

– Вон ваш чемодан, в углу стоит, – сказала Майя.

– Вот это дело! – Христофоров потер руки от удовольствия. – Тут у меня для такого случая найдется и покрепче.

Он вынул из чемодана бутылку «Столичной».

– Давайте-ка, друзья, выпьем за здоровье молодой хозяйки. Понимаю, понимаю, вам лично нельзя – младенец… Ясно. – Разлил водку по стаканам, себе и хозяину. – Ну, поехали, – и привычно опрокинул стакан. Слегка поморщился. Аракелян не отставал.

Закусили. Христофоров налил по второму.