Настаивая на отказе от смены, командиры Сибирских полков ломились в открытую дверь. В соответствии с телеграммой штаба V Кавказского корпуса штаб III Сибирского корпуса предписывал начальнику штаба 7-й Сибирской дивизии: «26/IX, 1 ч. 10 м. Капитану Лазаревичу. 2100. Командир корпуса приказал 27-му полку по прибытии в з. Закревье не сменять финляндцев до выяснения обстановки. В случае надобности – поддержать финляндцев для отражения атаки немцев. 5130. Богданович». (Получено в 1 ч. 30 м.)

Известие о тяжелом положении 16-го полка, окруженного немцами, широко распространилось в тылу, и подкрепления прибывали с разных сторон: штаб 7-й Сибирской дивизии двинул 1 батальон 28-го Сибирского полка (див. резерв) на усиление 27-го Сибирского полка; последнему было указано под руководством Ларионова помогать 16-му полку. 26-й Сибирский полк должен был поддержать левый фланг 2-й Финляндской дивизии. Штаб V Кавказского корпуса из своего корпусного резерва в 2 ч. 20 м. двинул в распоряжение Ларионова очередную каплю – 1 батальон 1-го пограничного полка. Всего в распоряжение Ларионова на участке в 2 250 м собиралось свыше 13 батальонов: 4-я Финляндская дивизия – 4 батальона, 6-й Финляндский полк – 2 батальона, сибирские стрелки – 5 батальонов, пограничники – 21/2 батальона.

Около 2 ч. 30 м. Ларионов начал оценивать обстановку более благоприятно: к нему подошли 27-й Сибирский полк и 1 батальон 6-го Финляндского полка и в порядке отошел из своих окопов 16-й полк, что сразу увеличило число бойцов собственно 4-й Финляндской дивизии с 290 до 800. Телефонная связь, по мнению Ларионова, имелась со всеми частями; правда, с сотнями пограничников 2-го полка связи не было, но пограничники считались разбежавшимися или сдавшимися в плен и были просто сброшены со счета.

II батальон 6-го Финляндского полка располагался на правом фланге этой массы; Чернышенко собрал все свои 4 роты вместе и стремился установить непосредственную связь с загнувшим фланг 8-м полком. Но так как 4-я Финляндская дивизия осадила свыше 2 км назад, то Чернышенко смог окончательно разрешить эту задачу только к 8 час. утра, когда левый фланг 8-го полка был продолжен влившимся в него батальоном 26-го Сибирского полка. Мой I батальон (21/2 роты) получил почетную задачу старой гвардии – находиться в резерве, охраняя непосредственно з. Закревье северное, где располагался Ларионов и откуда исходило управление. Другие части готовились к производству контратаки. Подполковник Элерт, оставшийся за командира 27-го Сибирского полка Афанасьева, отправившегося куда-то спать, так доносил начальнику штаба 7-й Сибирской дивизии (час не указан, вероятно, около 7 час. утра 26 сентября): «27-й полк, подойдя к позициям финляндцев (не дошел на 3 км. – А. С.), нашел финляндские полки оставившими свои позиции. Полку было приказано содействовать атаке финляндцев и восстановить положение. Утром полки повели наступление, но финляндские полки, встреченные ружейным огнем немцев, в беспорядке отошли к опушке леса, что западнее з. Закревья. После отхода финляндцев положение было таково: 13-й и 14-й (финляндские полки. – А. С.) находятся неизвестно где, а от 16-го осталась одна рота. 2-я Финляндская дивизия тоже со своих окопов отошла; таким образом 27-й полк остается на позиции с обнаженными флангами. По сведениям 65-я дивизия, занимавшая м. Крево, отошла. В данное время полк занимает позицию в яме, немцами же занимаются высоты. Артиллерийской позиции тоже нет, наши батареи поэтому бездействуют». Мы вскоре увидим, так ли безнадежно было положение 27-го Сибирского полка; а пока заметим, что если бы немцы были на высотах, то нашим батареям нетрудно было бы их обстрелять; если наша артиллерия бездействовала, то только потому, что 4-я Финляндская дивизия и 7-я Сибирская оставили свои батареи вне района суматохи, не ближе 6 км к первоначальной позиции 4-й Финляндской дивизии (д. Шиловичи).

Я дремал, сидя на пеньке около рот своего I батальона. Около 5 час. утра я был разбужен вспышкой ружейного огня. Стреляли наши. Это Ларионов приказал остаткам своей дивизии, сибирским стрелкам, батальону 1-го пограничного полка итти в контратаку, чтобы отобрать потерянную ночью позицию. В утренней мгле происходил по-видимому новый рецидив паники. Цепи, находившиеся всего в 300 шагах впереди, вместо того чтобы идти вперед, залегли, открыли огонь, начали отбегать назад. Но скоро все начало успокаиваться, и цепи, одетые в шинели, стали вновь засыпать. В тылу бродила масса отбившихся.

Я пошел за новостями в избу Ларионова. Просторная комната. Маленькие окошки были плотно закрыты ставнями. На столе горели свечи, и какой-то полковой адъютант, усердный писатель, строчил под диктовку Ларионова, сидевшего на лавке в красном углу. Казалось, вся 4-я Финляндская дивизия, в лице своего начальства, влезла в эту комнату. Здесь заседали все 4 командира ее полков и представители других частей. Даже чаю в избе не было. У всех были бледные, изможденные бессонницей и нервным напряжением лица. Все были в полной амуниции и застегнутых пальто – Ларионов, сам по себе приличный командир, не переносил в тыл своего командного пункта, хотя цепи находились всего в 150 шагах впереди, и вновь начинали пятиться. В сенях сидели телефонисты; но им приходилось только передавать донесения в штаб дивизии; вниз телефон не работал, так как все начальство было тут; ориентировку давал какой-то очень встревоженный молодой офицер, выскакивавший на минуту из хаты, и затем возвращавшийся с печальной информацией о настроениях и уклонах: «продолжают пятиться… разбредаются» – слышался его почтительный шёпот. Я поздоровался.

Прерванный мною, Ларионов продолжал вдохновенно диктовать донесение: «Около 5 час. утра, собрав отошедшие со своих позиций части, двинул их вместе с 27-м Сибирским полком и батальоном пограничников в атаку для захвата утраченных ночью окопов. Но встреченные убийственным пулеметным огнем (пулеметы абсолютно не трещали. – А. С.), стрелки приостановились и частью стали поддаваться назад. Приказал задержаться во что бы то ни стало, хотя бы на западной опушке леса у з. Закревья северо-восточного.

Положение крайне тяжелое, так как управление разнообразной и уже расстроенной массой, тем более в лесу, становится все труднее и труднее».

Красноречие Ларионова вызывало сочувственные, одобрительные замечания у собравшихся командиров полков. Мне стало противно; я захотел выйти на вольный воздух. Неприятно было посмотреть кому-нибудь в глаза – такое нервное, напряженное, тревожное выражение встречалось на всех лицах.

Я стал прогуливаться по двору, сопровождаемый начальником своих конных разведчиков, прапорщиком К., и искал, на чем мог бы отдохнуть глаз. Мое внимание привлек один солдатик, поведение которого было далеко от суеты сует, одолевавшей всех; его сознание несомненно являлось совершенно посторонним разыгрывавшимся событиям. Винтовки у него не было, но зато он был весь увешен фляжками для воды, а в руках держал два котелка. Зеленые петлицы изобличали в нем «белого негра» – пограничника. Он