Патриарх Софроний с присущим ему мужеством организовал защиту города, опираясь на силы византийского гарнизона, однако в феврале 638 г. христиане принуждены были капитулировать[60]. Как гласит легенда, Софроний согласился отворить ворота Святого города только перед самим Омаром. И хотя один из самых ранних мусульманских источников утверждает, что халифа там в то время не было и он посетил город лишь позже, по мнению большинства историков Омар все-таки прибыл в Иерусалим, чтобы лично принять капитуляцию. В то время он находился в Сирии и, учитывая то значение, которое придавалось в исламе Иерусалиму, наверняка пожелал сыграть главную роль в этом знаменательном событии. Согласно традиционному рассказу, Софроний выехал из ворот Иерусалима навстречу Омару и лично сопроводил его в город. Халиф должен был выглядеть полной противоположностью пышно разодетым византийцам: он ехал на белом верблюде в своей обычной поношенной одежде, которую отказался сменить ради торжественной церемонии. Некоторые христиане, наблюдавшие эту картину, сочли поведение Омара лицемерным: надо думать, им неприятно было сознавать, что повелитель мусульман куда лучше отвечает христианскому идеалу святой бедности, чем их собственные правители.

Из всех завоевателей Иерусалима – за исключением, быть может, царя Давида, – Омар в наибольшей степени отвечал и идеалу милосердия. Вступление арабов в Иерусалим было самым мирным и бескровным за всю долгую и подчас трагическую историю города, оно не сопровождалось ни убийствами, ни грабежами, ни сожжением святынь чужой религии. Победители никого не выселяли, ни у кого не отбирали имущество, никому не навязывали свою веру. Если считать уважительное отношение к предыдущим обитателям города критерием праведности монотеистического правителя, то долгий период мусульманского господства в Иерусалиме начался поистине великолепно.

Омар изъявил желание посетить святые места Иерусалима, и Софроний провел его прямо к Анастасису. Вероятно, это был не самый удачный выбор: халифу не могло понравиться, что этот великолепный архитектурный ансамбль посвящен смерти и воскресению Иисуса. В Коране об Иисусе говорится как об одном из величайших пророков, но вообще не упоминается о его смерти на кресте. Мухаммад, в противоположность Иисусу, достиг блестящего успеха при жизни, и мусульманам трудно было поверить, что Бог позволил своему вестнику подвергнуться столь позорной казни. Не исключено, что верования арабов испытали влияние докетизма и манихейства, распространенных в то время во многих районах Ближнего Востока. Докеты и манихеи считали, что смерть Иисуса была кажущейся, а его распятое тело представляло собой лишь видимость: на самом деле он в конце жизни триумфально вознесся на небеса, как Енох и Илия. Позднее мусульмане, желая выразить презрение к вере христиан, намеренно коверкали название церкви, произнося его не как аль-кияма («воскресение»), а как аль-кумама («навозная куча»). Однако Омар даже на пике триумфа от значительной военной победы ничего подобного себе не позволил. Когда он стоял рядом с гробницей Иисуса, наступило время для мусульманской молитвы, и Софроний пригласил его совершить намаз прямо в Анастасисе. Омар вежливо отказался. Не стал он делать этого и в Константиновом Мартириуме, а вышел наружу и помолился на ступенях церкви вблизи оживленной Кардо Максимус. Омар объяснил патриарху, что начни он молиться внутри церкви, мусульмане тут же конфисковали бы ее и превратили в мусульманскую святыню – память о молитве халифа в байт аль-макдис. Затем Омар там же начертал указ, запрещающий его единоверцам молиться на ступенях Мартириума иначе как в одиночку или обращать это место в мечеть (Евтихий Александрийский, Анналы, 16–17). Позже халиф молился в церкви Неа и там тоже принял меры предосторожности, благодаря которым она осталась в руках христиан.

Но мусульманам требовалось место, где они могли бы построить мечеть, не отбирая у христиан их собственности. Кроме того, им очень хотелось увидеть знаменитый Храм Соломона. По легенде, записанной арабскими историками со слов хранителя устной традиции аль-Валида ибн Муслима, Софроний, когда Омар обратился к нему с просьбой показать «мечеть Давида», попытался выдать за нее последовательно Мартириум и Сионскую базилику, но затем все-таки привел халифа со свитой к разрушенным воротам, ведущим на Храмовую гору. А дело было в том, что все время после ухода персов, при которых иудеи ненадолго возобновили на платформе Храма свои обряды, христиане использовали это место как свалку мусора. Как пишет Муджир ад-Дин, «оказалось, что подворотная лестница до самой улицы, на которую выходили ворота, завалена спустившимся из мечети мусором; его было так много, что он почти касался потолка лестницы»[61]. Подняться наверх можно было только на четвереньках. Первым пополз Софроний, за ним халиф. Добравшись, наконец, до Иродовой платформы, Омар и его спутники, должно быть, пришли в ужас от вида огромной пустой площади, сплошь заваленной обломками разрушенных зданий и мусором. Потрясение от плачевного состояния, в котором они нашли великую святыню, прославленную даже в далекой Аравии, не было забыто в исламском мире: в дальнейшем мусульмане утверждали, что начали назло христианам называть Анастасис обидным словом аль-кумама именно в отместку за их нечестивое обращение с Храмовой горой.

Маловероятно, чтобы Омар тогда заинтересовался скалой, впоследствии сыгравшей важнейшую роль в исламском культе. Оценив положение вещей, он тут же начал пригоршнями собирать грязь и мусор в расстеленный на земле плащ и вываливать их через стену вниз, в долину Хинном. Свита последовала его примеру. Этот акт очищения во многом был схож с удалением оскверненной почвы во время раскопок на Голгофе при императоре Константине. при раскопках на Голгофе. В обоих случаях приверженцы восторжествовавшей религии, стремясь утвердиться в Иерусалиме, убирали скверну, оставленную предыдущими обитателями города, и физически докапывались до истоков своей веры.

Приход в Иерусалим имел для мусульман огромное значение. Первые последователи Мухаммада, решившись на хиджру, болезненно переживали разрыв с Меккой и ее священными традициями. С началом завоевательных походов арабы вторглись в чужой для них мир со сложной культурой, абсолютно не известной в дикой на тот момент Аравии. Мифологические, религиозные и политические системы, с которыми они беспрестанно сталкивались на завоеванных землях, бросали серьезнейший вызов их новообретенной вере. Армии мусульман все время двигались и были лишены корней. Теперь же в их руках оказался байт аль-макдис, город Храма, дом многих великих пророков и первая кибла мусульман. Это было своего рода возвращение на родину – в город духовных предков, отцов веры. Ислам получил возможность физически укорениться в древних религиозных традициях Иерусалима способом, символизирующим преемственность и целостность мусульманских воззрений. А поскольку Коран предписывал мусульманам освящение всего сущего, они считали себя обязанными восстановить святость места, подвергшегося столь чудовищному поруганию.