Кэтрин Фрей шла теперь очень тихо и уже не кричала. Живот больше не болел. Ни одна мысль не подгоняла ее. Последний речной пароходик, подождав, отплыл в Силвер-Спринг, громкоговоритель отключили, и вскоре должны уже запереть калитки. Она продолжала идти.

Несколько серых обезьян, сгрудившихся в кучу, сидели на деревьях, они походили на Томпсона в его серой меховой шапке. Да и весь лес был серым и каким-то нереальным, с теми же самыми зарослями низеньких деревцев и лужами воды и с той же набухшей землей, по которой она шла все дальше. Она думала только о том, чтобы не разболелся живот; больше ее ничего не заботило… Это было все равно что заснуть и отрешиться от всего и уходить все дальше и дальше в спокойную и равнодушную пустоту.

Мисс Фрей не была уже сама собой, она шагнула за фактические пределы своей усталости. Возможно, ее манило смутное представление об очень древних слонах, что уходят в себя, только бы их оставили в покое… Это вполне можно себе представить. Потом уже мисс Фрей подумала, что заблудилась, но даже и тогда еще могла она втайне дать себе волю удивляться и волю к праздной мечте, имевшей много общего с красотой пустоты и уничтожения.

Из-за того что мисс Фрей, как и большинство людей, делала правой ногой шаги чуть длиннее, нежели левой, двигалась она по кругу, который мало-помалу привел ее обратно в Силвер-Спринг.

Перед самым заходом солнца остановилась она у узкого водоема, едва ли большего, чем аквариум для рыб и лягушек. В неописуемой неподвижности струился он мимо под сводом из широкого блестящего листа железа, и теперь, будто неоспоримая часть водного пути, явились скользящие вместе с потоком два пловца.

Это длилось недолго. Они не подняли даже плечи над водой. Кожа Джо обрела бурый цвет родника, а Линда была бела, как песок; волосы же ее выплывали в поток, будто широкая, четко обрисованная тень. С их исчезновением изменилась и пустота леса.

Фрей натужно заплакала; сев на песок, она вытащила из сумки носовой платочек. Она увидела, что время позднее. День подошел к концу, и Юхансон, разумеется, давным-давно уехал. Им предстояла долгая поездка.

Мисс Фрей привела в порядок свою сумку, положила счета за развлечения нынешнего дня в особое отделение, брошюры – в другое. Она сунула мелкие деньги в кошелек, а мокрый носовой платочек в карман, чтобы не замочить письмо Джо. Наконец, напудрив нос, она поднялась, чтобы пойти обратно, но некоторое время неподвижно стояла, не имея ни малейшего представления о том, куда, в какую сторону направиться.

Как раз тогда на восходе солнца собрались на крупное состязание стрелки из лука. Приз каждый день был одним и тем же – памятная медаль с барельефом, изображающим вождя индейцев Тахатламоссе, того, кто в своей дикости отчаянно защищал Силвер-Спринг вплоть до самого горького своего конца. Его восковая фигура сейчас находится в точной копии той темницы, где он умер от горя.

Когда мисс Фрей глянула в небо, она увидела стрелу, летящую ввысь и описывающую крутую дугу, озаренную ярким светом восходящего солнца. Стрела несла на себе красные и белые перья. Длительный миг отдыха… и стрела, прежде чем стремительно упасть прямо в джунгли, показалась ей неподвижной.

Мисс Фрей сунула сумку под мышку и по прямой линии зашагала к Силвер-Спрингу. Очень скоро она увидела Пибоди, обхватившую руками дерево. Фрей подошла к ней и спросила:

– Ха, ты видела Томпсона? Нам пора уже обратно – время позднее.

Пибоди только покачала головой, но, так ничего и не ответив, не сдвинулась с места.

– Успокойся! – сказала Фрей. – Мне нужно переговорить с дирекцией и заставить отыскать Томпсона как можно скорее, иначе мы вернемся домой среди ночи.

– Во всем виновата ты, – прошептала Пибоди, – ты не подождала, ушла, а я потеряла вас из виду во мшанике. – Повысив голос, она пожаловалась: – Я видела, когда это случилось, он умер и упал вниз, в воду!

– Успокойся сама и оставь дерево в покое. О чем ты болтаешь!

– Он упал в воду! – закричала Пибоди. – Я видела, как он проплывал мимо, он был большой и длинный.

– Томпсон? Ты говоришь о Томпсоне?

– Нет! Я говорю о нем! Он упал в воду, он больше ничего не мог сделать и просто исчез.

– Послушай меня, – сказала перепуганная Фрей. Обняв Пибоди за плечи, она заботливо спросила: – Что ты видела? Подумай! Ты видела стрелу, которая упала в воду? Они стреляли из лука в Силвер-Спринге; ты видела стрелу? Не дурачься! Ты понимаешь, что говоришь?

– Конечно понимаю! – воскликнула, рассердившись, Пибоди. – Он умер слишком рано, но старые грабли, такие как ты, все продолжают и продолжают болтать, а ничего устроить не могут, хоть и отвечают за всю программу!

Фрей сказала:

– Дай мне руку. Мы пойдем домой.

Они медленно двигались к парку. Столб-тотем торчал, а Санта-Клаус по-прежнему стоял в окружении своих мухоморов… Ничего не изменилось, и Пибоди спросила:

– Ты злишься на меня? Не говори ничего. Как по-твоему, схвачу я простуду из-за этого?

– Может статься, – ответила Фрей. – Возможно! Надень в машине сухие чулки!

Пибоди довольно тяжело висела на ее плече и все время спотыкалась. Но Пибоди состарилась, и злиться на нее нечего. Проницательная мисс Фрей вступила на «Тропу джунглей», она не устала. Она несла дурные вести. Долгие годы на веранде в Сент-Питерсберге им предстоит снова и снова беседовать о Джо, об этом красавце-юноше, о величественных джунглях, об одном-единственном на свете Джо, и единственной на свете стреле, и о сотнях миль пустынных джунглей, куда не ступала нога человека, и о Боге – столь страшном и столь удивительном…

Пибоди спросила:

– Думаешь, мы успеем? Не опоздаем?

– Будь спокойна, – ответила Фрей. – Времени у нас достаточно, еще не вечер.

Когда в холле зазвонил телефон, миссис Рубинстайн, написав адрес Абраши на конверте, читала, лежа в кровати. Она насчитала шесть сигналов, прежде чем установилась тишина. Вскоре снова раздались звонки. Шесть позывных, и снова тишина.

– Хо-ха! – сказала Ребекка Рубинстайн. – Посреди ночи они звонят и мешают тебе.

Она не могла больше читать, в душе ее загорелся и быстро разрастался страх, столь же ужасный, как в давным-давно забытые ночи, когда Абраша не приходил домой…

Но вот снова зазвонил телефон, и она, отбросив одеяло, вышла в небрежном виде на лестницу, где было темно.

Элизабет Моррис разговаривала внизу, она была немногословна.

Должно быть, сейчас трубку положат и раздадутся медленные шаги вверх по лестнице, послышатся ужасные, нещадные, но пытающиеся пощадить