— Догадываюсь. Только я к этому делу непричастен.

— Я не собираюсь долго ломать голову, все факты налицо! Упакуем тебя, парень, как следует. Тебе еще повезет, если в лагерь угодишь. А то ведь «тройка» может и куда подальше отправить, откуда не возвращаются.

— Я не убивал!

— Разберемся… Ладно, давай твои царапины проверим. Дежурный! — крикнул Сарычев.

В кабинет, слегка стукнув прикладом винтовки о порог, шагнул невысокий крепыш с серыми озорными глазами.

— Вызывали?

— Отведи-ка нашего молодца к эксперту. Путь посмотрит царапины. Тут одну женщину изнасиловали, у меня такое впечатление, что он не такой уж и безобидный, как может показаться.

— Так точно, товарищ Сарычев. А куда его потом?

Сарычев усмехнулся:

— Ты думаешь, в расход, что ли? — Он перевел взгляд на побелевшее лицо Овчины. — Рановато, еще успеем. Он еще послужит трудовому народу. В камеру запри! Ну чего расселся? — повысил Сарычев голос. — Не у тещи на блинах! К двери давай топай!

— Руки за спину, — строго предупредил красноармеец, взяв на изготовку винтовку. — Пошевеливайся!

Овчинский поднялся. Но в росте не прибавил — сгорбился, уменьшился вполовину. Тяжело шагнул к двери.

* * *

Часа через два дверь распахнулась, и в комнату вошел мужчина лет пятидесяти. На глазах поблескивало щеголеватое пенсне в золоченой оправе.

— Не помешал? — вежливо поинтересовался он.

— А я как раз хотел вам позвонить, Семен Иванович, — бодро сказал Сарычев.

— Вот это то, что вы просили.

Семен Иванович Никашин работал экспертом. И это при том, что до семнадцатого года он возглавлял кафедру судебной медицины. О таком квалифицированном специалисте можно было только мечтать. К своему делу он подходил обстоятельно, скрупулезно.

О причине своего ухода из института Семен Иванович не распространялся, но Сарычеву было известно, что он однажды нелестно высказался о нынешнем режиме.

Просуществовав с полгода без работы, он решил устроиться в Чека, которое сравнительно недавно критиковал. И надо признать, что в короткий срок сумел добиться уважения самого Петерса, что значило очень много.

Наиболее сложные экспертизы проходили именно через его руки, и, если под заключением стояла подпись Никашина, можно было быть уверенным — все точно.

Сарычев взял бумаги, исписанные аккуратным убористым подчерком. Пролистав их, он насчитал шесть страниц. Многовато для двух ладоней. Эксперт работал тщательно.

— Семен Иванович, а не могли бы вы мне рассказать о характере этих царапин? А потом я уже детально ознакомлюсь с вашим заключением. Садитесь…

— Если вы желаете… — Никашин посмотрел на Рубцова, сидевшего в кабинете.

Сарычев улыбнулся:

— Это наш сотрудник.

— Извините, я еще не всех знаю.

Кивнув Рубцову, Никашин сел.

— Знаете, по роду своей деятельности мне приходилось исследовать разные царапины и ранения — от рубленых до колотых. А эти весьма странного характера. Такое впечатление, что этот юноша разгребал руками землю. Поры забиты землей, и она настолько глубоко въелась в кожу, что пройдет немалое время, прежде чем кожа восстановится.

— И каков ваш вывод?

Пожав плечами, Степан Иванович ответил:

— Здесь два варианта. Или он наносил себе все эти раны сознательно, так сказать, из-за любви к боли. В чем я искренне сомневаюсь. Или он рыл какой-то подкоп.

— Спасибо, Семен Иванович, вы нам очень помогли.

Раскланявшись, эксперт ушел.

— Вот видишь, Марк. — Сарычев посмотрел на Рубцова. — Эксперт подтвердил, что царапины на руках Овчинского могли быть получены во время рытья подкопа. Попробуй отработать все его связи. Большая часть драгоценностей, я уверен, у этого Овчинского. Кирьян должен быть где-то рядом.

— Мы уже пробивали его, — озадаченно сообщил Марк. — За ним не значится ничего криминального. Одно время он даже работал в милиции Питера.

— Вот даже как. Я его там не встречал.

— Не удивительно, сотрудников много… Даже странно, что он вообще оказался на этой блатхате. По нашим данным, с жиганами его ничего не связывает. Сам он из мелких дворян, недоучившийся студент. Родственники его уехали за границу, а он решил остаться.

— Видно, считает, что здесь тоже можно неплохо жить. И все же связи с жиганами у него должны быть, — уверенно заявил Сарычев. — Как-то все-таки он вышел на Кирьяна!

— Будем искать. Можно идти?

— Вот еще что, ты случайно не знаешь, этот сторож магазина сегодня работает?

— Я уже был там сегодня. Он куда-то уехал, будет только через неделю.

— Почему так надолго?

— У него сестра заболела, сказал, что хочет навестить ее. Ты его в чем-то подозреваешь?

— Понимаешь, в чем штука-то, — задумчиво сообщил Сарычев, — у него ведь нет никакой сестры.

— Как так? — с удивлением спросил Рубцов. — Может, ошибочка какая вышла?

Сарычев отрицательно покачал головой:

— Никакой ошибки нет. Он назвал село, в котором якобы живет его сестра. Я туда отправил человека проверить. Мало ли… Так вот ни сестры, ни его самого там никто не знает.

— Зачем же ему врать?

— Вот это и хотелось бы выяснить.

— Значит, эти несколько дней ему нужны для чего-то другого?

— Получается, что так. А вот для чего именно — нам и предстоит выяснить. Что-то мне подсказывает, что он не такая невинная овца, как хочет выглядеть. Как выйдет на работу, понаблюдай за ним как следует. Посмотришь, с кем он встречается, с кем дружит, как проводит свободное время. В общем, собери о нем максимум информации.

— Сделаю, — с готовностью кивнул Рубцов.

Шагнув в камеру, Роман почувствовал, как в нос шибануло чем-то неприятным, кислым. Здесь было все: запах немытых человеческих тел, испражнений, многолетняя застоявшаяся плесень влажных стен… Атмосфера казалась настолько плотной, что хотелось развести ее руками, как воду.

На него уставилось десятка полтора взглядов, в которых не было ни намека на сочувствие. Овчинский невольно попятился, но тяжелая дверь, лязгнув за его спиной, отрезала путь к отступлению.

— Голуба прибыла, — пропел широкоскулый лохматый сиделец. — Чего же ты не проходишь? Мы тебя не покусаем.

Остальные громко рассмеялись. Овчинский почувствовал, что в этот момент он словно стал каким-то маленьким, еще секунда — и он блохой запрыгает куда-нибудь в узкую щель под нарами.