Отношения разворачивались стремительно. Такое впечатление, как будто бы встречались уже не однажды. Возможно, и удастся что-нибудь выжать из этого парня.

— Вижу, что ты чувствуешь жигана, начальник. Скажу как есть. Сдам я тебе Кирьяна с потрохами! Только бабу ты мою не трожь. Аглаей ее зовут. Молодая она, многое чего не понимает. Не могу я без нее, как вспомню, так внутри все щемит.

— Хорошо. А о себе-то чего не просишь?

— А чего просить-то, ты меня и так не тронешь. Нужен я тебе!

— Верно, нужен. Только и у меня к тебе предложение есть: девку твою мы не тронем, а ты бумагу нам напиши, что согласен на Чека работать.

— Эх, начальник, руки ты мне выкручиваешь! Хотя что с тобой сделаешь! Ладно, так и быть, давай черкану. Ты, наверное, уже и бумагу припас.

Сарычев вытащил из кармана бумагу, достал карандаш.

— Давай отойдем вот к этому ящику… Здесь неудобно.

— Что писать-то?

— Напиши на имя начальника Московской чрезвычайной комиссии, то есть на мое имя, Игната Трофимовича Сарычева, что согласен сотрудничать с нами.

Разгладив ладонью бумагу, Гаврила поднял голову:

— Девку не тронете?

— Не тронем мы твою девку, сказал уже.

Кивнув, жиган взял карандаш и быстро написал то, что продиктовал ему Сарычев.

Сарычев взял заявление, прочитал написанное и одобрительно кивнул:

— Годится. Где тебя можно найти?

— Я сейчас на Болвановке живу, у церквушки.

— Это в желтом доме, что ли?

— В нем самом.

— В общем, так я тебе скажу, Гаврила. — Голос Сарычева неожиданно посуровел. — Я знаю, что жиганы люди изобретательные. Если увижу, что у нас с тобой пошло что-нибудь не так или в засаду заманиваешь… Голову оторву! Ты меня хорошо понял?

— Как не понять… Все ясно. Ведь не в игрушки балуемся. Вон в той будочке твои люди спрятались, — кивнул Гаврила в заросли. — Надо бы тебе поизобретательнее быть.

— А ты глазастый.

— Жизнь у меня такая. Глазастым не будешь — так без башки останешься.

— У Кирьяна всюду свои люди. Есть они и у нас. Узнай, кто из моих людей работает на него…

— Попробую.

— Как узнаешь, позвони! — Кивнув на прощание, Сарычев направился туда, где его поджидали чекисты. Один из них, высокий молодой мужчина с аккуратной бородкой и в длинной шинели, с любопытством проводил взглядом удаляющуюся фигуру жигана.

Потянув на себя вожжи, кучер остановил пролетку в конце улицы рядом с высоким человеком в длинной шинели. Отбросив недокуренную папиросу, тот кивнул пассажиру, сидевшему в пролетке, и, вскочив на подножку, сел с ним рядом.

— Но, пошли! — одернул Гурьян вожжи.

Недовольно всхрапнув, лошади поторопились легкой рысцой.

— Овчину взяли?

— Взяли, Кирьян.

— И что он?

— Молчит!

Захотелось курить. Курахин сунул руку в карман, чтобы достать портсигар, но вспомнил, что где-то посеял его. Потерю вещей он считал скверной приметой, потерял что-то — жди неприятностей.

— Если будет болтать, ты его уберешь.

— Его охраняют, — попытался возразить собеседник.

— А за мной с «наганами» по городу бегают, — отрезал жиган. — О себе подумай, тебя ведь первого могут сцапать.

— Хорошо… Придумаю что-нибудь.

— А теперь вопрос: где товар?

— Камушки должны быть у Саввы, ты же сам знаешь.

— Савва исчез… Ох не нравится мне все это! Только мы двое знали, что ты на нас работаешь. Если замечу какую-нибудь гнилую игру… Сам знаешь, что я с тобой сделаю.

— Обижаешь ты меня, Кирьян, — хмуро ответил собеседник. — Ты же сам знаешь, что ты для меня значишь! У меня для тебя еще новость есть…

— Что за новость? — насторожился Курахин.

— Гаврила стучит в Чека.

— Вот как? — не очень-то удивился Кирьян. — Откуда знаешь?

— Он встречался с Сарычевым.

— А я-то думаю, почему они мне все пятки оттоптали! Разберусь!

— На Коломенскую ты не ходи, не сегодня, так завтра там будет облава.

— Хорошо, — кивнул Кирьян.

— Где-нибудь здесь останови, — показал собеседник на пустынный переулок.

— Гурьян, попридержи!

— Как скажешь, Кирьян, — охотно отозвался кучер. — Тпру, родимые!

Пролетка встала. Подобрав полы шинели, молодой человек сошел на тротуар и скоро затерялся в одной из ближайших улочек.

* * *

Все базары, рынки, многочисленные толкучки были взяты под особый контроль. О любом подозрительном камушке тут же докладывали Сарычеву. Однако ничего из ювелирного магазина Брумеля обнаружено не было. Не объявлялись драгоценности и у скупщиков. Стало быть, грабители затаились. Оставалось запастись терпением, чтобы напасть на их след.

— Что ж, подождем. А терпение у нас имеется.

Правда, в одном месте пробился слабенький след. Скупщик Елисей, который уже полтора года работал на Чека, рассказал о том, что к нему как-то наведался человек, который хотел продать колье с четырьмя изумрудами. По описанию оно очень походило на то, которое находилось в розыске. Но след оборвался так же неожиданно, как и появился, — на следующий день скупщика нашли с проломленным черепом в одном из глуховатых окраинных двориков.

Оставалось только ломать голову, какая именно оказия заставила его переться на окраину, славившуюся дурной репутацией.

Не исключено, что кто-то узнал о его связи с московской Чека и, заманив в безлюдное место, приговорил.

Сарычев побывал в его квартире, разграбленной до основания. Так сурово скупщиков обычно не наказывают. Их берегут, ограждают от всякого рода неприятностей. В трудные времена майданщик и деньги может ссудить, так что таким человеком следует дорожить.

Значит, убийцей был кто-то чужой, не чтивший жиганский кодекс.

Но кто?

* * *

Полчаса назад позвонил Гаврила и сообщил, что у Кирьяна действительно имеется свой человек на Лубянке. Выведать его имя так и не получилось, но зато он знает его кличку — Танцор! Кирьян дважды ссылался на него во время разговора с Егором Копыто.

Что ж, будем исходить из малого.

Сарычев вызвал Рубцова и велел привести на допрос Романа Овчинского.

— Посмотрим, что он нам расскажет, — проворчал он.

* * *

Через несколько минут Рубцов привел в комнату молодого худощавого парня.