А затем, в словах, подсказанных ему не учеными комментариями, а его собственным сердцем, он определяет, с простотой исповеди, главную цель своей жизни: «Я всегда желал прожить жизнь достойно, а после смерти оставить по себе добрую память своими делами»{258}. Красивое и точное сравнение Мудрости с орлом также принадлежит Альфреду (по крайней мере, по разработке, если не по замыслу). «Когда я устремляюсь ввысь вместе с теми, кто служит мне, — говорит Мудрость, — мы взираем сверху на бури этого мира, подобно орлу, взмывающему над штормовыми тучами, в просторы, где никакой шторм ему не страшен»{259}. Так же и сам Альфред в последние годы поднимался над тревогами и сомнениями, чтобы там, в безоблачной вышине, спокойно осмыслить прошлый жизненный опыт и, вспоминая прежние радости и горести, создать учение о жизни и смерти.

Если прозаический перевод «Утешения философией», который содержится в двух самых старых рукописях, можно без колебаний приписать Альфреду, то относительно древнеанглийского аллитерационного перевода латинских metra такой уверенности нет. В зависимости от решения данного вопроса мы можем признать или не признать творениями Альфреда и два предисловия, ибо прозаическое вступление сообщает, что король Альфред, изучив «Утешение» и переведя их прозой с латыни на английский, далее переложил их в виде песен (leothe), «как сейчас принято». Ритмизованное предварение начинается с утверждения: «Эту старую историю рассказал нам Альфред, король западных саксов. Он явил свое мастерство создателя песен»{260}.

Главным доводом против авторства Альфреда является слабость аллитерационных стихов: едва ли король, создав прекрасный прозаический перевод, променял бы его на весьма посредственные «песни». Указывается также, что основой для «песен» служил прозаический перевод, но некоторые metra пропущены; это происходит в тех местах, где в прозаическом тексте отсутствует фраза «тогда мудрость начала петь», которая обычно предваряет изложение стихотворных отрывков. Маловероятно, чтобы такую небрежность проявил автор прозаического перевода. Наконец, было отмечено, что автор стихов допускает просчеты, свидетельствующие о плохом (в сравнении с автором прозы) знании классической древности. Ни один из этих аргументов нельзя счесть бесспорным.

Альфред, как видно по ритмизованному прологу к «Обязанностям пастыря», иногда писал довольно неуклюжие стихи; возможно, он попытался популяризировать поучения Боэция, придав им такую форму, в которой они стали бы доступны и неграмотным людям. Тот факт, что в стихотворном переводе пропущены некоторые metra, не отрицает с неизбежностью авторства короля; просчеты, указывающие на незнание античных реалий, слишком редки и непоказательны. Следовательно, вопрос не имеет окончательного решения, и литературоведы, вероятно, будут продолжать спор, пока какая-либо из сторон не предъявит убедительных доказательств своей правоты. До сих пор и сторонники, и противники авторства Альфреда стремились переложить поиск таких доказательств на плечи оппонентов, и никто из участников спора не сумел достойно ответить на брошенный вызов{261}. С точки зрения литературоведения, данная проблема представляет интерес, но для биографа Альфреда она не столь важна, поскольку древнеанглийский аллитерационный перевод metra ничего не добавляет к нашему пониманию характера короля и обстоятельств его жизни.

Вопрос о том, является ли Альфред автором прозаического вступления к «Утешению философией» (большинство исследователей это отрицают), также можно оставить открытым. Это вступление, по большей части, повторяет предисловие к «Обязанностям пастыря», но заканчивается коротким обращением, напоминающим сентенцию из альфредовского перевода «Монологов» блаженного Августина. «Всякий, — пишет Альфред в этом переводе, излагая свои собственные мысли, — радуется тому немногому, что он в силах понять в меру своего разумения». Во вступлении к «Боэцию» сказано: «Всякий человек, должен говорить то, что он говорит, и делать то, что он делает, в меру своего разумения и по мере своих сил и времени». Поэтому король Альфред просит, во имя Господа, каждого, кто прочтет книгу («Утешение философией»), молиться за него и не винить его, если сам поймет написанное лучше»{262}. Эти слова, даже если они не являются подлинными словами Альфреда, передают его отношение к работе: способность трезво оценивать собственные возможности и неистребимую надежду, не позволявшую ему пасть духом и отказаться от своих попыток.

Сходство между прозаической версией «Боэция» и древнеанглийским переводом «Монологов» блаженного Августина показательно и любопытно. «Монологи» являются последней крупной работой Альфреда; они состоят из предисловия и трех книг: первые две включают в себя материал латинских «Монологов», содержание третьей заимствовано частично из послания блаженного Августина «О видении Божьем», частично из сочинений Григория Великого, из Вульгаты и других источников. Их часто называют «Цветник мудрости», по начальным и завершающим фразам первой и второй книг: «Здесь заканчиваются цветы первой книги»; «Здесь начинается собрание цветов второй книги». Перевод, дошедший до нас только в неточной и плохо сохранившейся рукописи XII века, приписывается Альфреду на том основании, что заключительная его фраза гласит: «Здесь кончаются речения [cwidas], собранные королем Альфредом». Авторство короля и в данном случае оспаривается, но текст говорит сам за себя. В дополнениях к латинскому оригиналу и, в особенности, в предисловии проступает живая индивидуальность, личность Альфреда, знакомая нам по более ранним его работам.

Профессор Вюлкер в свое время высказал предположение, что «Монологи» — это и есть альфредовский «Энхиридион»[74], который мы считаем утраченным. Действительно, «Энхиридион» представлял собой «цветник мудрости» и упоминание о «речениях, собранных королем Альфредом» согласуется со свидетельством Флоренса Вустерского о существовании книги с названием «Речения короля Альфреда» (Dicta regis Ælfredi). Теперь эта гипотеза отвергнута и профессор Вюлкер склонен согласиться с другими литературоведами, считающими «Монологи» последним законченным альфредовским переводом. Предисловие к ним служит своего рода эпилогом ко всем литературным трудам короля.

В этом замечательном фрагменте Альфред сопоставляет свои летературные занятия с трудами человека, который приносит из леса деревья, чтобы построить себе дом[75]. Он собрал их много, но еще больше деревьев осталось тем, кто придет после него. Им он вверяет исполнение задачи. «Я позвал всех, у кого нашлись бы силы, у кого было много телег, пойти своей дорогой в тот лес». А сам обращается мыслью от «придорожного домика» земной жизни к «вечному дому». Общий настрой здесь тот же, что в «Боэции»: мы слышим голос человека, почти закончившего свои земные дела, для которого отвлеченные размышления обретают все большую притягательность.

По форме, сюжету и теме «Утешение философией» и «Монологи» очень близки. Оба сочинения представляют собой диалог между Мудростью и человеческой душой, в обоих обсуждаются метафизические вопросы: определение добра и зла, природа Божественного, явления невидимого мира. Речевые обороты, сравнения, метафоры и примеры в двух переводах настолько похожи, что доказывают со всей убедительностью их принадлежность одному автору.

В первой книге переводчик весьма