— Боги… что стряслось?

Эдда всплеснула руками.

— Просто собака. — У парня были золотистые волосы, темнее, чем у нее, вообще он был неплох собой. — А ребенок в порядке.

— Ребенок? — по-матерински забеспокоилась Астрид.

Мужчина подошел к барной стойке, и волосатый воин дал понять, что принесет ему выпивку.

— Псина вырвала его из рук матери.

Кто-то дал парню тряпку, и он обвязал себе руку.

— Дай помогу!

И Эдда покинула меня, Астрид — вслед за ней.

— Ну, я погнался за ней, эта зараза не выпускала добычу, мы малость подрались, я забрал ребенка… и получил вот это.

Он поднял перевязанную руку.

— Разве это не поразительно, принц Ялан? — Эдда покосилась на меня через плечо. На расстоянии она выглядела еще более соблазнительно.

— Поразительно, — уныло пробормотал я.

— Принц? — Он поклонился. — Рад знакомству.

Ну, я в принципе недурен собой. Сомнений нет. Густые волосы, честная улыбка, лицо в порядке, но этот тип словно сошел с языческого фриза, он казался воплощенным совершенством. Я пламенно возненавидел его.

— А вы кто?

Я хотел выразить презрение, способное ранить его, но не выставить меня в дурном свете.

— Хакон из Маладона. Герцог Аларик — мой дядя. Возможно, вы с ним знакомы? Мои ладьи в гавани — те, что под зелеными парусами. — Он хлебнул бренди. — Ага, мандолина! Ну-ка дайте-ка!

Хакон взял инструмент и тронул струны раненой рукой, и тут же музыка заструилась, словно жидкое золото.

— С арфой я управляюсь лучше, но и мандолине не чужд.

— Ой, а вы для нас споете?

Астрид надвинулась на него своими формами.

Вот и все. Я поплелся обратно за стол, а золотой мальчик очаровывал таверну великолепным тенором, исполняя песни, которые здесь любили. Я жевал остывшее жаркое — и с трудом глотал его, да и эль казался скорее кислым, чем соленым. Я гневно взирал из-под полуопущенных век на то, как Хакон стоит, окруженный Астрид, Эддой и другими девицами, слетевшимися на его дешевую показуху.

Наконец мое терпение лопнуло, и я встал отлить. Бросил последний презрительный взгляд на Хакона — тот оторвался от Астрид и последовал за мной. Я притворился, что не замечаю, вышел во двор, но не направился сразу в уборную, а подождал, не закрывая двери и поджидая.

Ветер изрядно усилился, и мне пришло в голову повторить трюк, который я проделывал пару раз у себя дома. Услышав, что он взялся за дверную ручку, я с силой пнул дверь и захлопнул ее. Наградой мне были глухой звук падения и поток ругательств. Я сосчитал до трех и открыл дверь.

— Ой! Слышь, парень, ты в порядке? — (Он лежал на спине, хватаясь за лицо.) — Должно быть, ветер хлопнул дверью. Ужас-то какой!

— …типа того.

Он все еще хватался за нос обеими руками, сначала здоровой, поверх нее — раненой.

Я присел рядом на корточки.

— Дай-ка гляну.

Я взялся за больную руку и тут же почувствовал знакомое тепло. У меня появилась идея, в равной мере прекрасная и достойная презрения. Я крепко схватил его за укушенную руку. Все вокруг померкло.

— Ой! Что за…

Хакон высвободился.

— Да все хорошо. — Я помог ему подняться. К счастью, он не сопротивлялся — я и сам-то едва смог встать.

— Но что?..

— У тебя голова, наверно, кружится. Ты врезался в дверь.

Я повел его обратно в таверну.

Астрид и Эдда сбежались к золотому мальчику, и я отступил, давая им накинуться на добычу. Уходя, я схватил повязку у него на руке за свободный конец и потихоньку сдернул ее.

— Что?..

Хакон поднес руку к глазам.

— И сколько же детишек ты спас?

Я сказал это вполголоса через плечо, возвращаясь к столу, но все же достаточно громко, чтобы это нельзя было не услышать.

— Там нет укуса! — вскрикнула Астрид.

— Ни царапины.

Эдда сделала шаг назад, будто ложь Хакона могла оказаться заразной.

— Но я…

Хакон пялился на свою руку, подняв ее еще ближе к глазам и поворачивая так и сяк в полном изумлении.

— Пусть заплатит за свой гребаный бренди! — крикнул воин у барной стойки.

— Дешевый трюк!

Это сказала толстая тетка, с грохотом ставя на стол пивную кружку.

— Он не родня Аларику!

В голосах послышался гнев.

— Да он ни единого слова правды не сказал, надо полагать!

— Лжец!

— Вор!

— Да он жену свою поколачивает!

Это уже я сказал.

Толпа собралась вокруг бедняги Хакона, он тонул в их криках и собирал удары. Каким-то образом он все же вырвался и выбежал на улицу — ну, то есть его почти что выкинули. Он влетел в грязь, поскользнулся, упал, кое-как поднялся и убрался восвояси, захлопнув за собой дверь.

Я удобно расселся на стуле и снял зубами с ножа последний кусочек мяса. Было вкусно. Не могу сказать, что использование ангельского дара исцеления для того, чтобы нагадить человеку, оказавшемуся красивее, выше, даровитее меня, вызывало гордость, но в общем чувство было довольно приятное. Я оглядел толпу, гадая, кого из девчонок можно опять закадрить.

— Эй, малый!

Крепкий рыжеволосый мужик загородил от меня Астрид.

— Я…

— Да плевать мне, кто ты такой, ты сел на мое место.

У этого типа было красное сердитое лицо, из тех, про которые говорят «кирпича просит», и его внушительная туша упакована в толстую кожу с чернеными заклепками, а на поясе висели нож и топорик.

Я встал — не без усилия, поскольку исцеление раны Хакона изрядно вымотало меня. Я был выше ростом, что не очень-то удобно, когда надо избежать драки. Как бы то ни было, встать пришлось, коль скоро я предпочел освободить место, а не быть из-за него порезанным на кусочки. Я надул щеки и запыхтел — ибо показывать слабость смертельно опасно.

— Люди моего положения не пересекают море ради кабацких драк. Да клал я на то, чье это место!

Тяжесть меча напоминала о его наличии, и я пожалел, что Снорри навязал мне его. Всегда проще выбраться из подобной заварушки, если заявить, что забыл железку дома.

— Грязный ублюдок! — Норсиец посмотрел на меня с издевкой. — Надеюсь, стул-то хоть не обгадил? — Он подчеркнуто нахмурился. — Или пятно не вывести, как ни скреби?

Честно говоря, грязны мы были в равной степени, но его грязь покрывала бледную, как рыбье брюхо, кожу, под которой змеились синие вены, моя — оливковую кожу южанина из Красной Марки, которая остается такой даже вдали от родного солнца и еще более темна благодаря индской крови, что текла в жилах моей матушки.