Но панова Мандельштам взяла меня за руку — в другую вцепился Стефан — и чуть слышно говорит мне:

— Просто молчи.

Когда подошла наша очередь, панов Мандельштам что-то шепнул стражнику с мечом и сунул ему серебряную монету. Тогда стражник сказал:

— Ладно, ладно. — И махнул рукой: проходите, мол.

Я почувствовала такое облегчение, что сначала даже думать ни о чем не могла: просто шла себе, и все. Шутка ли: я ведь в большом городе. Городская стена оказалась толстенная: войдя в ворота, мы сделали, наверное, шагов двадцать, прежде чем выйти наружу. Пока мы шли, шум делался все громче и громче. И вот мы вышли по ту сторону стены и снова увидели небо. Кругом куда ни глянь высились разные здания, будто город проглотил их, да и нас заодно вместе со всеми людьми.

Стефан встал как вкопанный, заткнул уши — и ни с места. Я до него дотронулась, а он весь трясется как осиновый лист. Панова Мандельштам ему говорит:

— Пойдем, там дальше улицы потише, будет не так шумно.

А он ни в какую. Тогда Сергей говорит:

— Давай-ка, Стефан, я тебя понесу на закорках.

Он Стефана на закорках не носил уже очень давно, с тех пор как Стефан был совсем малышом. А теперь Стефан уже подрос, и его ноги в подаренных Пановой Мандельштам ботинках болтались чуть не у самой земли и задевали Сергея. Стефан уткнул лицо Сергею в спину и не смотрел по сторонам.

Идти было нелегко. Здесь тоже нападало снега, но его разгребли в стороны, чтобы люди могли пройти посередине — получились две высокие снежные стены вдоль улицы. И к каждой двери расчистили широкий проход. Но снег ведь шел до вчерашнего дня, а улицы здесь были узкие, и сугробы по обочинам выросли выше нас, и все равно где-то снег толком не убрали, а где-то просто некуда его было сваливать. Вот и приходилось ковылять по кое-как чищенным улицам, по грязному снегу, и скользить по льду. Дома тут громоздились впритык один к другому и были такие огромные, что казалось, будто они нависают над нами и смотрят сверху на улицы. И всюду люди. Ни единого безлюдного закутка.

Мы шли за Пановой Мандельштам. Она-то, похоже, знала, куда идти. Ума не приложу, как она не плутала. Мне бы в жизни не отличить один поворот от другого. Но она шагала очень уверенно, ничуть не сомневаясь и без раздумий. И, видно, она вела нас правильным путем, потому что вскоре мы пришли к еще одной стене, и там тоже стояли двое стражников с мечами. Панов Мандельштам сунул и им монету, и они пропустили нас в ворота. Я решила, что мы выходим из города, но город за стеной продолжался. Только в этой его части все вокруг были евреями.

Кроме Мирьем и ее семьи да той женщины с сыном в очереди, я и евреев-то не встречала. А теперь я только их и видела. До чего удивительно. Наверное, когда Мирьем попала к Зимоярам в королевство, она примерно так же себя чувствовала. Вдруг, как по волшебству, все кругом делаются похожими друг на дружку, а ты совсем не как они. Хотя для Мирьем это, должно быть, немного по-другому. В нашем-то городе она тоже ни на кого не похожа. Так что ей такое уже не в диковинку.

Я раздумывала про Мирьем: каково ей приходится? И тут меня осенило: а ведь панова Мандельштам сюда приехала из-за Мирьем! Я так и застыла на месте. Как же это я не удосужилась расспросить Мандельштамов! Надо же было хоть вызнать, зачем им надо в Вышню. Я так радовалась, когда мы повстречались в лесу с ними и со Стефаном, что для вопросов у меня в голове и места не осталось. Все заполнилось радостью. Но, конечно же, они поэтому и приехали. Они ищут Мирьем. А ее тут нет.

Я снова зашагала следом за Пановой Мандельштам. А то не ровён час отстанем, нам с Сергеем и Стефаном ни за что дорогу не найти. Как выбраться из города, я не знала. Он точно дом с тысячью комнат, и все двери как две капли воды похожи.

Мы миновали большой шумный рынок, где толпа народу что-то покупала и продавала, и свернули на улицу, которая после рыночного гвалта казалась тихой. Правда, после леса и здесь было шумно. Но йотом стало тише — когда появились высокие просторные дома с большими стеклянными окнами. Тут снег лежал аккуратными кучками, а к дверям с заснеженной мостовой вели лестницы. Наконец мы пришли к большому дому с аркой и внутренним двором. Там стояли кони, и люди суетливо что-то таскали туда-сюда.

Мать Мирьем остановилась у порога этого дома. Она держала панова Мандельштама за руку, а он поднял взгляд на дверь, и я догадалась, что не хочется ему идти внутрь. Но они вместе поднялись по ступеням, а панова Мандельштам обернулась к нам и кивком подозвала нас: мол, давайте и вы следом. И мы тоже поднялись по лестнице и вошли. Там нас встретила женщина.

— Рахиль! — воскликнула она. В волосах у этой женщины были седые, серебряные и совсем белые пряди. Лицом она немного напоминала панову Мандельштам. Они с пановой Мандельштам целовались, и я поняла, что, наверное, это бабушка Мирьем. Просто у матери Мирьем тоже есть мать, и она еще жива. — И Йозеф! Сколько лет, сколько зим! Входите же, входите, раздевайтесь! — прибавила бабушка Мирьем, расцеловывая панова Мандельштама в обе щеки.

Только бы панова Мандельштам не стала с порога расспрашивать о Мирьем, думала я. Но она не стала. Из кухни вышли еще женщины, и началась трескотня: все здоровались и тут же принимались болтать. И разговаривали они как-то непонятно. Я сперва решила, что они просто тараторят слишком быстро. Но прислушалась и уловила незнакомые слова, которые мешались со знакомыми. И мне внезапно захотелось уйти, вернуться в наш домик в лесу. Я сидела за столом у Пановы Мандельштам, я ела с тарелки Мирьем и втайне, ни на что не надеясь, мечтала занять ее место. Но теперь-то я поняла, что мне его не занять: слишком мало я знаю про это самое место. Я только часть его видела, далеко не все. В этом доме тоже место Мирьем, а для меня здесь места нет.

Если бы знать, куда идти, я бы сразу ушла. Сергей стоял рядом, Стефан сполз с его спины и прижался ко мне, уткнулся мне в бок и натянул себе на лицо мой передник. Они бы тоже ушли вместе со мной. Но мы в городе совсем ничего не знали. И тут я услышала свое имя: панова Мандельштам отвела свою мать в сторонку и что-то ей нашептывала обо мне, обо всех нас, а та слушала, тревожилась и все поглядывала на нас. Я гадала, о чем же они говорят и что ее так встревожило. Вдруг бабушка Мирьем сейчас скажет, чтобы мы убирались и духу нашего чтобы не было в ее доме? И даже переночевать не пустит. Она нас и знать не знает — а тут с нами сразу неприятности на ее голову.

Но бабушка Мирьем не стала нас прогонять. Она что-то сказала панове Мандельштам, и та подошла к нам с ободряющей, но немного робкой улыбкой. Этой своей улыбкой она как бы говорила, что все будет хорошо, мол, не переживайте, а сама словно бы не очень в это верила. Мы пошли следом за матерью Мирьем куда-то в глубину дома. Там была лестница наверх, и мы прошли через просторный коридор с ковром. В конце тоже оказалась лестница, и мы еще поднялись, а лестница все не заканчивалась — деревянные ступеньки вели в небольшой коридорчик, уже без ковра, с обычным дощатым полом. В коридорчике оказалось только две двери, да еще в потолке имелась дверца, и оттуда свешивалась веревка. Панова Мандельштам открыла левую дверь, и мы очутились в комнате примерно с нашу лесную хижину. Что значит городской дом: карабкаешься-карабкаешься вверх по лестницам, долезаешь до самого верха, а там — на тебе! — еще один дом. А ведь город весь из таких домов — их тут великое множество, и один нипочем не отличить от другого.