— Саш, ты мне говори «ты»… Я ведь твоя сестра. Мы с тобой одни остались из нашего рода, вот и давай держаться друг за друга. Я очень рада, что у меня есть такой брат, как ты.

— Хорошо… — Кивнул он головой. — Я постараюсь. Сразу трудно… Но я привыкну.

Разговаривать с ним было легко. Голос у него ломался, то переходил на мужской баритон, то срывался и становился хриплым. Но я быстро к этому привыкла и перестала обращать внимания так же, как и на его уродливо зашитую губу и мрачный взгляд из-под сросшихся бровей. Саша охотно отвечал на мои вопросы, показал всё своё хозяйство — шесть кур, петуха и корову, которую любил и с удовольствием за ней ухаживал. Хлев, в котором она стояла, примыкал вплотную к дому, был хорошо утеплён, и даже в нынешний мороз здесь было довольно тепло, только едва заметный пар шёл от нашего дыхания и кружился у ноздрей бурёнки. Кормов у неё было достаточно, запастись помогли соседи, и доил он её лихо, умело и основательно. Я тоже попросилась попробовать, но тут же опрокинула подойник и облилась молоком с ног до головы. Это рассмешило нас обоих, и почему-то усилило доверие мальчика ко мне…

До утра я так и не заснула. Рано утром услышала, как встал в темноте Саша, тихонько собрался и вышел в сени. Звякнул подойник в его руках, и хлопнула тяжёлая уличная дверь… Наступил следующий день, а я так ничего и не придумала.

Галина Павловна пришла, как мне показалось, намеренно ко времени вечерней дойки. Мы опять пили чай с конфетами и вкусными мягкими пряниками, которые я купила в большом сельском магазине. Но как только Саша ушёл в хлев, она заговорила быстро, словно боясь не успеть объяснить мне что-то до его возвращения.

— Он Вам, Лариса, сказал, почему в детский дом не хочет? Нет?

— Я пока не спрашивала. Я постараюсь его убедить… Сделаю всё, что смогу.

— Нет, Вы не знаете… Он ведь не просто так не хочет! Он своих старух не может бросить… Чувство долга, понимаете?

— Старух? Каких старух?

Я растеряно смотрела на неё.

Галина Павловна помолчала, собираясь с мыслями.

— Это долгая история… Сейчас расскажу, пока его нет. Тут в пяти километрах от нас заброшенное село есть, «Раздолье»… Захирело оно ещё лет пятнадцать назад. Одни старики остались. Сначала их было человек десять, с ними кое-как справлялись, даже передвижная лавка к ним ездила… А потом и вовсе остались двое… две старухи. Их и забросили совсем. Дорога заросла, туда на машине летом-то не проехать, а зимой и вовсе… А бабульки-то старенькие, больные, совсем ослабели, даже пенсию не могут получить в Центре … До него добираться от них километров пять по бездорожью… Вот Саша с Тасей и стали к ним ходить: зимой — на лыжах, а летом — на велосипедах… Хлеб, продукты им таскали. Ну, а как мать слегла, Шурик старушек не бросил, один теперь к ним ходит…

Я онемела. Молчала долго, совсем растерявшись. Потом промямлила.

— А как же? Ваш муниципалитет? Ребёнок один…

Галина Павловна смутилась, покраснела, заговорила скороговоркой.

— Это село не наше… Ну, оно к нам не относится… У нас своих заброшенных целых три … Сейчас стариков кого куда распихиваем… Детки-то городские не хотят забирать родителей к себе, кого-то в Дом престарелых удалось пристроить, но и совсем заброшенных человек десять ещё… Про этих-то старух, которых Шура опекает, в ихнем муниципалитете знают прекрасно, я сама столько раз звонила, с их начальством при встречах ссорилась… Обещали что-нибудь придумать… Летом бабулькам пенсию за полтора года привезли— и опять про них забыли… А на что им эти деньги, что с ними делать? Разве что с Тасей за покупки расплатились. Старухи-то и впрямь брошены на погибель… Света нет, дров нет, продуктов тоже нет… И родственников нет, идти некуда, да и немощь одолела… А как мальчишке запретишь? Мужики наши как-то пробовали… Только… если его не пускать, то надо самим эту ношу на свои плечи брать, а кому это нынче хочется? У нас здесь, в нашем Дворце культуры выездное совещание на той неделе будет… Областное…. Я обязательно вопрос подниму, опять буду ругаться…Ситуация с брошенными людьми, конечно, очень тяжёлая, но и мальчика тоже надо в детский дом отправлять… У него-то жизнь впереди. На Вас, Лариса, вся надежда…

Вернулся улыбающийся Саша, с бидоном тёплого молока. Сделав над собой усилие, я улыбнулась ему в ответ. Кажется, улыбка получилась несколько кривоватой, потому что мальчик поднял свои вздрагивающие ресницы и удивлённо посмотрел на нас обеих.

— Вы зря чаю напились… Я вот парного молока принёс… Хотите?

Мы переглянулись с Галиной Павловной и дружно выразили желание выпить и молока. Опорожнив большую кружку и выходя в сени, она многозначительно взглянула на меня, и ушла, оставив в комнате запах незнакомых духов. Саша и себе налил молока, отрезал большой ломоть чёрного хлеба — здесь он оказался очень вкусным, с хрустящей тонкой корочкой, и, прямо взглянув мне в глаза из-под сросшихся бровей, спросил.

— Она Вам сказала?

— «Тебе», Саша, «тебе» …

— Она тебе всё сказала? Да? Теперь ты понимаешь, что я не могу уехать? Они ведь без меня с голоду помрут… Я даже гриппом заболеть не имею права… Как я могу их бросить, если они никому больше не нужны?

Я растеряно молчала, не зная, что ему сказать.

Не дождавшись моего ответа, Саша тоже замолчал и начал топить печку, натаскав побольше дров. Я посидела на старой табуретке рядом с ним, мы ещё немного поговорили о его матери, которую я совсем не знала, о его жизни. Корова привязывала его к дому, и к старухам в Раздолье он ходил по воскресеньям, когда его могла подменить соседка. Шёл на лыжах, и в плохую погоду, когда не успевал управиться с делами, даже оставался там ночевать, возвращался утром с рассветом. В большом старом рюкзаке тащил к ним всё, что мог унести: банки с тушёнкой, крупу, соль, много разного хлеба и даже молоко, которое специально морозил, выставив на крыльце на ночь в деревянной плошке… В Раздолье заготавливал старухам дрова на неделю — для этого надо было побродить в сугробах по заброшенной деревне, собрать всё, что могло пойти на растопку. В ход шло и разрушенное крыльцо в соседнем доме, и доски с развалившегося сарая, и остатки каких-то изгородей и уборных. Он заготавливал старухам большой