– Не сомневаюсь, она уже утешилась.

Но она со слезами на глазах потянула меня за руку.

– О, не будь жестоким, не убивай моего ягненочка. Ну же, для тебя это всего пара лишних шагов.

Она указала в сторону царской лестницы.

Я в недоумении уставился на нее:

– Что? Или ты думаешь, что мне мало быков?

Она взвилась, словно бы я оскорбил ее:

– Невежа! Как ты мог принять меня за сводню! Чего еще ждать от этих дикарей! Ей еще и десяти нет.

Словом, я отправился вместе с ней как был – в одежде танцора и при всех драгоценностях. Женщина вела меня по широкой лестнице, освещенной через отверстие в крыше; поддерживали ее красные колонны. Изрядно покрутив во все стороны, она привела меня в большую светлую комнату; в одном углу ее стояла детская кровать, в другом ванна из алебастра, на полу валялись куклы. Веселые стены были разрисованы птицами, бабочками и обезьянами, собирающими плоды. Я едва успел оглядеться, когда услышал мышиный писк, и из постели навстречу мне бросилась голенькая девчушка. Она вскочила мне на руки – легонькая, как мартышка со стенки, – и обняла за шею. Приведшая меня няня и та, что была в комнате, засмеялись и принялись шутить. Но мне было жаль ребенка – девочка горевала по-настоящему. Ее лицо и даже волосы были влажны от слез. Под глазами проступили красные пятна. Тонкокожая – таких можно встретить лишь в родовитых домах; шелковистые светло-каштановые волосы, маленькие руки, словно выточенные из слоновой кости, чистая зелень глаз. Я поцеловал ее и сказал, что она не должна лить слезы раньше времени. Тело ее под моими руками казалось свежим, как лепесток лилии, грудки едва начинали набухать. Я отнес ее к постели и уложил.

Она свернулась на боку калачиком и, взяв меня за руку, усадила рядом с собой.

– Я люблю тебя, Тесей, я люблю тебя. Я чуть не умерла от горя.

– Предзнаменования сулят тебе долгую жизнь, – обещал я. – А теперь спи.

Она потерлась мокрой щекой о мою руку:

– Ты так прекрасен! А ты женишься на мне, когда я вырасту?

– Не сомневайся. Я убью всех твоих женихов и увезу тебя в золотой ладье.

Она подняла на меня глаза, ресницы слиплись от слез.

– Акита говорит, когда я стану женщиной, ты уже умрешь.

– О, это зависит от бога. Но для быков я буду тогда слишком стар. И вы, прекрасные жены, забудете обо мне.

– Нет! – воскликнула она. – Я буду вечно любить тебя, даже когда ты состаришься – и в двадцать и даже в тридцать лет. Я все равно буду тебя любить.

– Посмотрим! – отвечал я со смехом. – Но вот что я тебе скажу. Когда ты станешь взрослой, я буду царем – если выживу. Хочешь рискнуть, ясные глазки? Спорим, что выйдет по-моему?

– Согласна. Но теперь мы обручены, и ты должен мне что-нибудь подарить.

Я предложил ей одно из колец, которых у меня было в избытке, однако девочка качнула головой:

– Нет, кольца – это всего лишь золото; мне нужна прядь твоих волос. Няня, подойди и срежь ее.

– Волосы? – отвечал я. – Их я не могу тебе дать, они посвящены Аполлону. К тому же, если они попадут от тебя в злые руки, их можно использовать, чтобы навлечь на меня беду.

Лицо ее вытянулось, и я услышал, как одна из нянек зашептала:

– Видишь? Под кожей он все-таки прежний варвар.

И гордость заставила меня против воли легкомысленно сказать:

– Ну ладно, бери, если хочешь.

Нянька взяла женскую бритву и срезала прядь.

– Не бойся, – проговорила девочка. – Я буду беречь ее. Твои волосы останутся у меня.

Уходя, я увидел, что она держит их в руке и поглаживает кончиками пальцев.

Остановившись у двери, я помахал ей:

– Прощай, ясные глазки. Но ты не сказала мне своего имени.

Она оторвала свой взгляд от волос и улыбнулась мне:

– Федра.

Однажды в чреве Дедалова быка сломался рычаг и голова его перестала двигаться. Привели ремесленников, и они взялись за починку; танцоры сперва собрались посмотреть, но вскоре неторопливый и кропотливый труд надоел им, и они разошлись.

Я остался: меня всегда интересовало, как делают вещи. К этому времени я уже научился понимать критскую речь, запомнив слова по обрядам и разговорам слуг. Поэтому я мог понять, о чем говорили за работой эти люди; речь шла о башне, которую возводили на южном побережье, чтобы приглядывать, не плывут ли с войной египтяне. Кто-то сказал, что ничего не имеет против фараона;[90]потом поговорили о том, что он поклоняется лишь богу Солнца, пренебрегая прочими божествами, и ценит мастеров.

– Прежде у них нельзя было делать ничего нового, это считалось святотатством, но теперь они могут наслаждаться мастерством собственных рук. Говорят даже, что ремесленники устанавливают свои законы и работают лишь для того, кого выбрали сами.

Я подошел к ним со словами:

– У нас в Аттике есть законы для мастеров и для земледельцев. Всяким ремеслом управляет совет, а царь следит за тем, чтобы все было справедливо.

Я был так далеко от дома, что видел вещи не такими, как на самом деле, а какими хотел видеть. Мечта эта возникла и выросла – как во сне – незаметно для меня самого. Меня слушали сперва лишь потому, что говорил Тесей, куратор «журавлей», – все критяне следят за игрой с быком.

Неожиданно старший проговорил:

– Что ж, Тесей, если ваш царь высадится на Крите, за такие законы многие из нас встанут на его сторону.

Все присоединились к нему, и я, ошарашенный, отправился прочь и с трудом отвлекся от мыслей, когда со мной заговорили. Вскоре настроение мое переменилось: эллинские земли лежат далеко за морем, а вестника у меня нет.

Но я не мог забыть об этом. Каждую ночь я молился Посейдону, простирая над землей руки. Ответа не было, но я не прекращал попытки. Я докучал богу, рассчитывая, что он когда-нибудь да услышит. Так наконец и случилось.

Я сидел на каком-то пиру, когда перед гостями появился акробат, невысокий, юный и худощавый, слишком светлый, чтобы не быть эллином. Должно быть, я привлек его взор – он тоже не отводил от меня своих глаз. Акробат оказался мастером своего дела: можно было подумать, что, как у змеи, тело его сгибается буквально повсюду. И все это время мне казалось, что я где-то видел его. Когда выступление закончилось, взоры наши вновь встретились. Я поманил его к себе и спросил, из какого он города. При звуках эллинской речи лицо его оживилось.

– Дело заставляет меня скитаться, – проговорил он. – Но родился я в Афинах.