И я побежал навстречу быку и начал танцевать перед ним, обманывая и отвлекая его так, что глаза у него разъехались вкось, сделал в воздухе пол-оборота и соскочил из стойки на руках; все перестали смеяться и разразились приветствиями. Тут бык с обидой во взоре поглядел на меня, повернулся и направился восвояси, а я обратил свое лицо к увлеченному неприличием Бычьему двору. Должно быть, эта дурацкая сценка запомнилась мне лишь из-за того, что случилось потом.

На следующий вечер раб принес мне глиняную табличку с приглашением на пир от знакомого молодого вельможи. Стемнело, я искупался (по дворцу всюду проложены водостоки; некоторые трубы служат для выделений тела, поэтому ночью ходить никуда не нужно), оделся и вступил в колоннаду. Тут из-за одного столба появилась женщина, прикоснувшись к моей руке, она проговорила:

– У Телефа сегодня не будет пира.

Голову ее прикрывал платок, неспособный, однако, скрыть ни седин, ни возраста.

– Телеф только что пригласил меня, – отвечал я. – Он что, заболел или ему вдруг пришлось кого-то оплакивать?

– Это не он звал тебя. Следуй за мной, я покажу тебе путь.

Я оттолкнул ее руку – довольно с меня этих дурачеств, кончавшихся одинаково: с женщиной, которую я не хотел, да и она иногда просто хотела сравняться с соперницей. Дворец изобиловал подобными интригами, и я ответил:

– Если он не посылал за мной, я иду спать, но сначала все-таки спрошу у него самого.

– Тихо! – приказала она.

Я попытался разглядеть ее во мраке; старуха эта не была похожа ни на сводню, ни на служанку. Серые эллинские глаза, стать, свидетельствующая о породе. Тут я понял, что она испугана.

Это меня удивило. На арене ставили на мою смерть, однако она не могла встретить меня иначе, как во время игр. Многочисленные обманутые мною мужья в расчет не шли: в Лабиринте дело в подобных случаях ограничивалось сердитыми взглядами. От ревнивых женщин я старался держаться подальше. И все же я ощущал опасность, но не только – передо мной была тайна, и молодость не позволяла мне уйти, ничего не выяснив.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил я. – Скажи мне правду, тогда посмотрим.

– Я ничего тебе не скажу, – отвечала она. – Но принесу клятву от своего лица и за тех, кто послал меня, что тебе не грозит никакая опасность, если сделаешь так, как тебе сказано.

– Но это же кот в мешке. А не грозит ли что-нибудь моей чести?

Она отвечала – спокойно, но твердо:

– Напротив. Скорее ты недостоин такой чести, – и отвернулась.

Нечего сомневаться: она не сводня и не служанка. По голосу ее можно было принять за правительницу огромного рода.

– Хотелось бы услышать клятву, – проговорил я.

Она торопливо произнесла несколько фраз на старокритском, языке обрядов, и я понял, что передо мной жрица. Клятва прозвучала весьма убедительно, и я согласился:

– Веди.

Сняв с руки припасенный длинный плащ, старуха сказала:

– Набрось на свое золото. Слишком блестит.

Я прикрыл украшения, и она велела мне следовать в десяти шагах за ней. Старуха бежала вперед, как старая крольчиха. Наконец, достигнув небольшого светильника, взяла его и повела меня еще неведомыми путями – через кузни и плотницкие мастерские, кухни и вонючие отхожие места. Подойдя к помещению, занятому дровами, она позволила мне догнать себя. Мы скользнули между поленниц, за ними оказалось свободное место, в пол уходил люк. Женщина молча указала на кольцо в его крышке. Да, служанкой она не была никогда.

Петли недавно смазали, люк отворился бесшумно. Я увидел ведущие вниз деревянные ступени. Пахло зерном, маслом и воском, холодной землей.

Спустившись на несколько ступеней, я огляделся и обнаружил, что меня окружают громадные амфоры припасов – более чем в человеческий рост высотой. Со всех сторон у них ручки – чтобы переносить их, – которые в темноте напоминали пальцы и уши. Я подождал свою проводницу; пригнувшись к моему уху, она шепнула:

– Ступай к той колонне за амфорами с зерном. Вокруг нее обмотана нитка. Возьми ее в руки и следуй туда, куда она приведет. Придерживайся пути, и с тобой ничего не случится. Если же забредешь в сокровищницу, стража убьет тебя.

– Почему ты покидаешь меня? – проговорил я и схватил ее за руку, чтобы остановить. – Мне это не нравится. Такой поступок пахнет предательством и засадой.

Она ответила с гневом и гордостью:

– Ты слышал мою клятву. Ни я, ни те, кто послал меня, не привыкли нарушать свое слово. Пусти, ты делаешь мне больно; и не забудь о вежливости там, куда ты идешь.

В голосе ее слышалась искренность, и я отпустил руку. С горечью, причины которой были скрыты от меня, она добавила:

– На этом оканчивается мое поручение. Все, что случится потом, не мое дело. Так мне было приказано.

Я спустился ниже и услышал, как негромко закрылся люк над моей головой. Вокруг меня во все стороны уходили подвалы Лабиринта. Длинные проходы между колоннами были заставлены ларями, на полках – амфоры и ящики; извилистые тупики полны расписных ваз, запечатанных глиной; в широких нишах громоздились сундуки и бочки. Всю эту путаницу ходов прятала тьма. Мимо меня прошмыгнул большой серый кот, что-то звякнуло, покатилось, прощаясь с жизнью, отчаянно пискнула крыса.

Я обошел амфоры с зерном, в каждой из которых один муж мог бы встать на плечи другому, и нашел ту колонну. На базисе стоял крохотный светильник – глиняный черепок с крученым фитилем. К цокольному тесаному камню примыкала чаша для жертвоприношений, от которой разило запекшейся кровью. Черная полоса с прилипшими перьями спускалась к неглубокой канавке. Это был один из священных столпов в доме; критяне приносят им жертвы, чтобы не отказали, когда земной бык начнет колебать почву.

Тоненький шнурок привязали сюда недавно, потому что следов крови на нем не было. Когда я поднял нить с пола, ручная змейка скользнула мимо моей руки в свой разбитый глиняный горшок. Я вздрогнул, по коже побежали мурашки, однако нить уже была в моей руке, оставалось только следовать ей.

Нить вилась через темные узкие кладовые, там пахло вином и маслом, фигами и приправами. То и дело среди черной тьмы выступало крохотное зернышко света, и очередной светильник, подобно первому, намечал мой путь. Пока я ощупывал столб, откуда-то снизу донесся неясный хрип, от которого волосы мои встали дыбом. Запахло водой, на влажном полу возле старого колодца сидела лягушка – огромная и бледная, словно труп. Тут коридор сузился; когда мои руки касались шершавых каменных стен, из-под пальцев ползла какая-то живность. Остановившись, я услышал откуда-то из глубин стены глухой стук – точно билось охваченное ужасом сердце; приложив ухо к камню, я различил далекий голос, взывавший к свету и проклинавший богов. Звуки стихли, едва я отошел на несколько шагов, – тюрьма, похоже, была далеко.

Следующий зал был полон причудливых теней; тут хранили старую мебель, подставки для светильников и вазы. Длинный коридор уходил в сторону, и, заглянув во тьму, я скорее угадал, чем увидел, ряды пыльных щитов и копий. Тут я пожалел, что не стал отмечать свой путь, и, подобрав какой-то камешек, нацарапал на ближайшем столбе трезубец, знак Посейдона, и потом помечал этим знаком все последующие опоры.