Но в этот самый миг, когда еще сердце его бешено колотилось и он еще надеялся что-то узнать о дочери, Трибуле понял, что в руках у него труп.

* * *

Жарнак вернулся во дворец и направился прямо в покои, которые занимала Диана де Пуатье.

Она вопросительно поглядела на него.

— Готово, — сказал в ответ Жарнак.

— Вы настоящий герой… Расскажите…

— О, это было очень просто. Сначала я встретил д’Эссе и сказал, что мне очень не нравится его камзол: он почему-то носил вишневый атласный, а на мне ведь черный бархатный. Он оказался таким пошляком, что обиделся на мои укоры, и через три минуты я навсегда объяснил ему парадом в кварту и прямым ударом в приму, что не следует так сердиться. Теперь бедняга уже никогда не наденет камзола — ни бархатного, ни атласного.

Диана была женщиной бесстрастной и бесстрашной, но и она не удержалась от содрогания.

— А второй?

— С Ла Шатеньере, — продолжал Жарнак, — все также устроилось как нельзя лучше, хотя противник оказался посерьезнее. Я встретил его в жалком кабаке — черт его знает, что он там делал: вино там прескверное. Короче, он там сидел, и когда наглец трактирщик попытался обслужить его раньше, чем меня, я выхватил у него бутылку и отбил горлышко. Бедняга Ла Шатеньере сделал ту же ошибку: он обиделся, и мне пришлось вогнать ему обиду в живот ударом кинжала.

Диана сидела с отрешенным видом.

— Страшный вы слуга, — сказала она, выйдя из той особой задумчивости, которая бывает у преступников, совершивших непоправимое.

Жарнак посмотрел на любовницу дофина не моргнув глазом и сказал:

— Мадам, я, право, не понимаю, что в этом такого страшного. Давайте раз навсегда договоримся, о чем мы думаем и что при этом чувствуем. Кто я? Просто рука с оружием. А вы, мадам, — мозг, который думает и замышляет. Так если смерть Эссе и Ла Шатеньре так для вас страшна, то я тут ни при чем.

— Хорошо, хорошо, — возразила Диана де Пуатье, овладев собой, — я от своих слов не отказываюсь — поверьте. Просто у меня бывают бессонные ночи — у вас, должно быть, тоже. (Жарнак отрицательно покачал головой.) Просто явились два лишних призрака.

— Это призраки последнего разбора, мелочь пузатая, — усмехнулся Жарнак. — А бывают и настоящие…

— Тихо! — воскликнула Диана, беспокойно озираясь.

— Есть призрак царственный… — продолжал Жарнак. — Когда же он явится тревожить вас по ночам? Я тороплюсь! Вы обещали мне должность коннетабля, когда станете королевой. Но вы не станете королевой, а я коннетаблем, покуда кости старого короля не упокоятся в Сен-Дени. Теперь поле расчищено — стало быть, пора нанести последний удар.

— Думаю, вы правы… Пора действовать.

— Если мы будем дожидаться, когда король вернется в Париж, — все пропало, мадам.

— Довольно об этом, — сказала Диана де Пуатье таким голосом, что ее сообщник понял: она приняла ужасное решение.

Поняв это, Жарнак поклонился.

— Я думаю, — продолжала Диана, — вам стоит повнимательнее следить за Караульным павильоном в парке.

— Караульным павильоном?

— Да, у меня есть причины полагать, что он скоро будет посещать этот павильон по ночам. Вот в одно из таких посещений…

— Довольно, мадам! — сказал Жарнак, поклонился и вышел.

Оставшись одна, Диана де Пуатье погрузилась в зловещие размышления — мы уже заставали ее за этим.

Продумав около часа, она словно очнулась, погляделась в зеркало, поупражнялась перед ним в улыбке и, позвав одну из приближенных горничных, направилась к дофину Генриху. Тот, стоя у окна, зевал и барабанил по стеклу какой-то марш, а его молодая жена Екатерина, окруженная целым штатом свитских дам и кавалеров, слушала, как поэт Клеман Маро проникновенным голосом читает свои баллады.

Когда вошла Диана, Екатерина Медичи изобразила величайшую веселость и пригласила ее сесть рядом с собой. Диана де Пуатье никак не могла бы отклонить эту честь, если бы дофин в эту минуту не заметил ее и не воскликнул:

— А вот и моя Эгерия!9 Подойдите, мадам, я вам расскажу, как мне скучно.

Не обращая уже никакого внимания ни на супругу, ни на Маро, ни на прочее блестящее общество, дофин схватил Диану за руку и усадил рядом с собой, довольно далеко от компании, наслаждавшейся поэзией возле Екатерины.

— Вы скучаете, Анри? — вполголоса сказала Диана. — У меня есть одно предчувствие… Мне только что приснился сон, и я сразу пошла к вам.

— Сон? Расскажите, расскажите, я обожаю, когда рассказывают сны!

— Я видела, что вы печальны смертной печалью.

— Это обычное мое состояние.

— Да, но в моем сне у вас была действительная причина для такой печали.

— Что же за сон?

— Видите ли, я гуляла по парку. Было темно, я была одна, а шла я как будто на свидание с вами…

— Милая Диана!

— Потом я вдруг все ясно поняла про это свидание. Как будто я сильно опаздываю, и изо всех сил заторопилась прийти на место, а было это, сколько помню, в Караульном павильоне в саду. Но как я ни торопилась, а на меня все как будто столбняк нашел…

— Так обычно и бывает в кошмарах.

— Да, но тут стало еще страшнее. Бежать я, стало быть, не могла и начала вас громко звать, и тогда увидела, как вы вышли из-за деревьев, весь бледный, лица на вас нет, рыдаете… Вы прошли мимо меня и сказали: «Случилось великое несчастье: мой отец умер!»

— Да? — спросил дофин и внимательней посмотрел на свою любовницу.

— И в этот миг, — продолжала Диана де Пуатье, — появилось несколько человек с носилками, а на носилках лежал король. В груди у него была страшная рана, через которую уже вытекла вся кровь. А один из этих людей обратился ко мне, как прежде обратились вы, и сказал: «Великое несчастье: короля убили!»

— Так король не просто умер, его еще и убили? — очень хладнокровно спросил дофин.

— Да, Анри. И тогда во сне я подумала: ведь вы станете королем!

Генрих содрогнулся.

— Но мне так грустно было видеть все кругом, что я не могла даже порадоваться вашему восшествию на престол… Тут я услышала, как кругом закричали: «Да здравствует король Генрих!», и проснулась.

— Правда, странный, странный сон… Говорят, иные сны скоро сбываются…

Диана де Пуатье молчала с отсутствующим видом.

— Если и ваш скоро сбудется, — продолжал Генрих, — то это, конечно, будет большое несчастье… Но что мы можем сделать против Господней воли? Если завтра Бог призовет меня на французский престол, я, кажется, совершу великие дела. Я восстановлю угасающее рыцарство. Я буду устраивать турниры, чтобы готовиться к великим войнам, которыми буду помогать слабым народам против сильных. Да вам ли, Диана, не знать, как я грызу удила, как томлюсь в бездействии! Ведь отец до сей поры не допускал меня до государственных дел. Но не верьте, не верьте, будто я желаю смерти короля… Да будет Богу угодно его дни продлить, а мои ради этого сократить, если надобно.