Если бы Мишель не окоченела так сильно, то поняла бы, что это вовсе не аллергия на средства, используемые при химчистке. Это – аллергия на чужую жизнь, на чужую историю. В которую она попала так неожиданно и, главное, была до последнего момента уверена, что это – ее история. Впрочем, удушающий аромат сыграл свою роль в ее жизни. Благодаря ему она поняла, что надо уходить.

«Я не вернусь», – подумала Мишель и с тоской посмотрела на дверь, ведущую в ресторан. Она прощалась. Ей было страшно. Она снова оставалась одна.

«А шубу, наверное, придется кому-нибудь подарить», – вздохнула Мишель и с нежностью погладила мягкий, ни в чем не повинный мех. Немного пожелтевший от времени, но это его не портило, а делало похожим по цвету, оттененному перламутровым сиянием, на самый дорогой в мире морской жемчуг.

«Очень жаль. Но что делать, прощай!» – снова вздохнула Мишель. Официант посмотрел на нее с подозрением, затушил сигарету и быстро скрылся. Испугался. Решил, что сейчас ему придется разбираться с этой странной девушкой, которая уже почти пятнадцать минут стоит на крыльце и разговаривает с шубой.

«Прощай», – сказала Мишель и официанту, как только за ним хлопнула дверь. Ей почему-то захотелось попрощаться со всеми – с этим промозглым вечером, с падающим на голову мокрым снегом. Даже с новогодней елкой, которая была установлена перед входом в ресторан. «Прости и прощай» – эти два слова вертелись у нее в голове. И сколько бы она их ни повторяла, все равно оставались что-то или кто-то, кому она еще не успела их сказать. На какое-то мгновение ей стало жалко Андрея впервые за все время их знакомства. Раньше она привыкла только лишь им восхищаться. А сейчас как будто с ее глаз спала пелена – пусть и очень красивая, как будто сотканная из дорогого французского кружева ручной работы. Но все это время, увы, она сама плела его изо дня в день, из месяца в месяц. И только лишь когда почти закончила эту нелегкую и кропотливую работу, поняла, что создавала его из слишком ненадежных материалов – воздуха, воображения и тоски. Но делала это так мастерски и с такой уверенностью, что почти заставила Андрея поверить в то, что все это – настоящее, подлинное и очень надежное. Поэтому сейчас ее восхищение Андреем Железновым сменилось жалостью. Нет, Мишель понимала, что всегда будет любить его музыку – может быть, даже сильнее прежнего. Ведь она, одна из немногих, кто точно знает, из каких нот она состоит. Не-любовь, отчаяние, рефлексия, одиночество…

А ей самой хотелось жить по другому сценарию – легко и радостно. И может быть, даже просто. Слишком просто. Но как известно, это именно то, на поиск чего может уйти слишком много времени, может быть, даже вся жизнь. Это если совсем уж не повезет. А Мишель так отчаянно хотела, чтобы ей повезло. Чтобы все стало именно так, как было в ее детстве, – просто, надежно и радостно. И очень много любви, когда каждое ее желание – закон. Когда слово «хочу» – как приказ. Потому что все подчинено лишь одному закону – закону любви, которая качает тебя на своих волнах, как море. Такое родное и такое надежное.

Шуба пахла так, что было больно дышать.

Мишель осторожно, боясь упасть, спустилась с крыльца, прошла несколько шагов и почти сразу попала в грязь – перемешанный с реагентами снег таял мгновенно. «Господи, сколько в мире химии! – подумала Мишель. – И она способна уничтожить все самое прекрасное – восхитительный мех, причудливо вырезанные снежинки. Все-все. Наверное, даже любовь». Она вдруг подумала, что, может быть, и Андрей когда-то давно, сам того не заметив, хлебнул какой-то отравы, которая и обрекла его на все эти мучения, лишив мужественности, решимости, способности принимать решения. Потому что растворила все это без остатка. Когда? Как это могло произойти? «Бедный Андрей», – снова прошептала Мишель, и на глазах у нее выступили слезы. Она даже подумала, что, может быть, стоит притвориться хотя бы ненадолго. Вернуться в ресторан и сказать Андрею, что ничего не решено, что все еще может сложиться. Но у нее не было на это сил. Она слишком хотела сама быть счастливой. Мишель все последние месяцы словно предчувствовала это счастье – она точно знала, что оно есть. Где-то совсем рядом. Но никак не могла увидеть. Она даже подумала, что, может быть, стоит встретиться с отцом и попросить у него совета. Не может быть, чтобы ее мудрый и все на свете знающий папа не нашел ответа на этот простой вопрос – как же все-таки стать счастливой?

Мишель, как никогда в жизни, хотелось быть слабой женщиной. Или маленькой девочкой. Без разницы. Главное, что это свое желание она наконец-то перестала скрывать от себя.

– Девушка, вы куда, интересно знать, так торопитесь?

Даже не оборачиваясь, Мишель узнала этот голос – немного грубый и очень родной. «Спасена», – вздохнула она и тут же, потеряв равновесие, чуть не упала в мокрый снег.

– Эй, ты что это? Выпила лишнего? Вот дела!

Он успел поймать ее в последний момент.

– Глеб, ты откуда здесь взялся? – спросила Мишель, крепко держась за его руку. – Знаешь, каблуки высокие слишком. А тут так скользко. Ты когда приехал?

– Сейчас, – ответил он. – Мне Сава твой любимый позвонил и сказал, что ты убежала куда-то и никто не может тебя найти.

«Врет, – подумала с облегчением Мишель. – Он находился здесь все это время, пока я была в ресторане, пока танцевала, пока стояла на крыльце и разговаривала с шубой. Ждал. До последнего. Как хорошо!»

– А когда тебе Сава позвонил? – не смогла удержаться Мишель, чтобы не проверить свою догадку.

– Вчера.

– Понятно. То есть ты здесь стоишь со вчерашнего вечера?

– Это имеет для тебя значение? – спросил Глеб, глядя ей прямо в глаза.

Он был полон решимости. Но только едва заметное дрожание ресниц выдавало его волнение. А может быть, Мишель показалось, что они дрожат? В любом случае его руки держали ее крепко.

– Если тебе нужны слова, то я могу и сказать. Я здесь уже не первый месяц стою. Так сказать, мысленно. Дежурю. Еще есть вопросы?

– Нет, – покачала головой Мишель, почти уверенная в том, что мокрый снег сделал свое дело и ее прическа выглядит ужасно. Но, кажется, сейчас это уже не имело никакого значения. – А что это у тебя такое?

Она только сейчас заметила что-то черное и блестящее, переброшенное через его руку. Даже удивительно, как он умудрился не выронить это в грязь, когда не позволил Мишель упасть.

– Да так. Ерунда, – нарочито небрежно ответил Глеб и напрягся, словно ожидая удара и желая подготовиться, чтобы вовремя на него ответить.

– Ой, так это же шуба! – воскликнула Мишель и провела пальцами по короткому черному меху. – Не колется.

– Ну, шуба. Не все же тебе всякую ерунду носить. Покупаешь какую-то дрянь, честное слово. Даже неловко как-то.

Глеб ворчал. И Мишель это нравилось. Она даже не обиделась на то, что он назвал ее любимую винтажную шубу ерундой. А ведь она всегда так ею гордилась. Впрочем, именно любимица сегодня чуть не отравила ее. В самый, как сейчас выяснилось, неподходящий момент. Еще немного, Мишель бы точно задохнулась, и они с Глебом непременно разминулись.