Как я и думал, следующие дни потянулись очень медленно. Когда я через две недели сам встал, чтобы до туалета прогуляться, меня шатало. Налетели медсестры и заставили лечь обратно: мол, я слишком тяжело ранен, рано самому ходить. Так и приходилось ходить в утку. И книги не почитаешь: поди объясни, откуда я их взял. Правда, в госпитале неожиданно оказалась своя библиотека: видимо, наследие от больницы. Девушка, там работающая, приносила списки книг, написанные в тетрадке аккуратным девичьим почерком, и можно было выбирать. С книгами стало легче, время летело незаметно.

* * *

Следующие два месяца для меня не пролетели, а неторопливо проползли мимо. Вот уже две недели, держась за бок, я шаркал тапками по коридору: чуть ли не сначала учился ходить. После долгого лежания поначалу кружилась голова. Была середина марта, заканчивалась зима, ноздреватый снег протаивал грязными проплешинами, звонких весенних ручейков ещё не было, но ясно было, что ждать осталось недолго.

По моим умениям заметный прогресс был только у Взора: почти полторы тысячи накачал, и теперь дальность работы составляла четыре тысячи шестьсот семьдесят два метра. На четырёх тысячах открылась четвёртая опция – «Глас Бога». За таким пафосным названием скрывалось обычное чревовещание. Теперь я мог говорить с закрытым ртом, да и с открытым тоже, одновременно общаясь. Была возможность не только говорить другим голосом, но и менять тембр, даже на женский, а также говорить вдали от себя, в любом месте на дальности Взора. Эх, раньше бы мне такое умение, какие игры в общение с боевыми интендантами можно было бы устроить. Хотя не поздно, ещё будет шанс.

Я тренировался, и теперь многие жители Казани боятся барабашек и верят, что есть домовые Кузя, Архип и Лука. Повеселился я изрядно: эти дремучие люди теперь веники в углу ставят и блюдечки с молочком. Правда, были и печальные истории: помогал детям, нуждающимся в совете, сочувствии, а иногда и в реальной поддержке. Матери с трудом могли их прокормить, а я, представляясь домовым, сообщал о кладках, которые дети потом находили и отдавали матерям, и жить им становилось чуточку легче. Правда, одна из восьми матерей отнесла находку в милицию.

У Исцеления недавно открылась сорок первая опция из ста, а Хранилище я за два месяца, используя мелкие вещи, накачал ещё на сто кубов. Лёжа, да мелочью, на мой взгляд, даже солидно получилось.

Врачи мне поражались. И не только скорости моего выздоровления, но и тому, что при моём ранении я не становлюсь живым скелетом, как должно было быть: меня ведь кормили по минимуму, сначала через вену, а через две недели потихоньку кашки начали давать. Им невдомёк, что пока сосед спал, я хреначил разные блюда из Хранилища. Надо сказать, горячие закончились за эти два месяца, теперь на хлебе с солёным салом сижу да на овощах. Ладно хоть, в последнее время кашу нормальную дают и супчики, уже можно. Видят, что плохо мне от них не становится, однако увеличивать размеры блюд отказываются, порции пока ещё мелкие, детские, так что если бы не подкармливал себя, точно бы в дрища превратился.

Используя Исцеление, я залечил шрам, не беспокоит больше, только красная полоска осталась. Лечимся. Причём, как я понял, теперь мне на всю жизнь диета будет прописана. Вот за что мне это, а? Хотя о чём я? Как будто буду ей следовать. Нужно наготовить себе горячих блюд, да побольше. Как показали время и опыт, сколько ни готовь, сколько ни имей запаса, всё равно мало. Продовольствия у меня в запасе много, но ведь его готовить нужно. Свежий хлеб и пирожки тоже закончились, банки консервов вскрываю и с сухарями ем, но долго на такой диете я не проживу. Одно хорошо: как был откормленным мускулистым кабанчиком, так им и оставался. И после лечения, когда скинул сколько-то килограммов, быстро наверстал упущенное. Да и малоподвижный образ жизни сказывался. Но мне уже разрешили гулять и покидать госпиталь, вот и наверстаю. Тут рядом стадион школьный, там можно будет заниматься. Однако для начала планы несколько другие: достала меня безвкусная, несолёная госпитальная еда, свою нужно приготовить.

Вот так рассуждая, я в шинели, выданной местным завскладом, вышел на крыльцо госпиталя, кивнув знакомым ранбольным, дымившим у курилки. Шинель фронтовая, командирская, заметно потасканная, опалённая огнями костров, но приведённая в порядок и вполне ещё приличная на вид, мой размер. Мне ещё шапку-ушанку выдали и форму без знаков различия. От работницы регистратуры я получил справку о том, что я ранбольной госпиталя номер такой-то и нахожусь на прогулке. С этим строго.

Несмотря на мнение некоторых альтернативщиков, считающих, что в каждом госпитале работает по особисту, в нашем такого сотрудника не было. А то, мол, он выдаёт такие справки. Не было такого. Если необходимо, то вызывают или сотрудников милиции (была поножовщина среди выздоравливающих, что-то не поделили), или сотрудников госбезопасности. Насчёт вызова последних, то при мне такое было дважды. В первый раз один из ранбольных начал поносить наших командиров, стуканули на него быстро и забрали тоже немедля. Во второй – действительно по делу пришли. Один из свежеприбывших раненых опознал в другом, который уже какое-то время находился в госпитале, своего однополчанина, перебежавшего к немцам и даже подговаривавшего через громкоговоритель последовать его примеру. Как выяснилось, тот здесь под чужими данными был. Арестовали и увезли. Я потом Взором наблюдал, как его по приговору суда шлёпнули на заднем дворике тюрьмы. Много там народу положили, десятка три за те два месяца, пока я тут лежал.

Так вот, первый мой выход. Спустившись по ступенькам на гололёд (тут хоть и сбивают до брусчатки, всё равно скользко) и аккуратно ступая, я направился к калитке, чтобы покинуть территорию госпиталя. Сосед по палате мне заказ сделал, раз в город иду: попросил купить ему сладкого, с этим в госпитале действительно проблемы. Кстати, сосед у меня новый: лётчика-штурмовика отправили в санаторий на долечивание, и вот уже две недели со мной в палате проживает капитан-танкист. Тоже Герой, за дело получил. А ранен был в бою: отползал раненый, покидая горевший танк, и ему по ногам прошёл другой танк, причём наш, неуправляемый, объятый огнём. У капитана обе ступни раздавлены, кости раздроблены. Ноги спасти смогли, в гипсе пока, но ходить ему теперь неизвестно когда, да и сможет ли. Инвалидность его ждала, это точно. Теперь, раз я хожу, оказывал мелкую помощь соседу: воды поднести, медсестру позвать, утку вынести – мне всё в радость, раз лишнее движение делаю. И вот я всё же дождался своего первого выхода, заболтал врачей так, что они вынуждены были разрешить, что не могло меня не радовать. Дежурный врач сегодня утром заходил, просил аккуратным быть.

Выйдя на улицу, я уверенным шагом направился по нужным мне координатам. За два месяца районы вокруг госпиталя мне чуть ли не родными стали, и я ориентировался не хуже аборигенов. Трамваем не воспользовался, прогулялся пешком, тут с два квартала вышло. В старой части города, проигнорировав два рынка, я добрался до дома, где сдавалась квартира, отдельная, со своей кухней. Хозяйка жила у сестры в коммуналке, а квартиру сдавали, чтобы заработать себе на еду. Вчера съехал очередной постоялец, командировочный, и сегодня хозяйка прибиралась, чтобы подготовить квартиру для следующего постояльца или постояльцев.