– Что случилось, Равиль?

– Хреново. Так в колене дернуло, аж звезды из глаз посыпались.

Варнаков, шедший впереди группы, остановился и оглянулся:

– Что там у вас?

– Все, стоп! – скомандовал Лукич. – Надо осмотреть рану.

Они втроем собрались около старика. Лукич осторожно развернул бинт и, не удержавшись, крякнул. Чуть выше коленной чашечки вздулся широкий, крупнее юбилейного рубля советской эпохи, гнойный нарост. От него – по сторонам и выше по бедру – растекалась опухоль багрово-ржавого цвета.

– Что это за… волдырь? – с тревогой произнес Закир.

– Это не волдырь, – сказал Лукич. – Это абсцесс. Немного напоминает кисту, но какую-то странную.

– Вот почему было так больно, – сказал Нагаев. По его лицу тек пот. – Бинт на кисту давил. Что можно предпринять, Лукич? Может, вколоть обезболивающего?

– Можно, конечно. Но надолго не хватит. Да и вряд ли это даст серьезный эффект.

– А заморозка?

– То же самое. Ну, возможно, часа на полтора хватит.

– Пусть на полтора. За это время можно дойти, если не тормозить.

– А потом что? Ногу ампутировать? По-нормальному, тебе…

– Какой тебе, на хрен, «нормальное»? – крикнул Нагаев. – Неужели ты не видишь…

Он осекся. По лицу пробежала судорога.

– Вижу, – спокойно произнес сталкер. – Но это не повод впадать в истерику. Предлагаю вот что – надо выпустить гной и почистить рану. Это не панацея, но боль на несколько часов спадет. И суставу легче станет. Глядишь, до вечера и дотянешь на своих двоих.

– Мне этого достаточно, – сказал Нагаев. – Обкалывай и режь.

Пока Лукич при помощи Закира проводил операцию, Варнаков присел на траву и задумался. После последнего происшествия с «гадюкой», когда они сначала угодили в страшный капкан, а потом спаслись невероятным образом, он чувствовал полное опустошение. Другой бы радовался чудесному спасению, а Колян впал в еще большую меланхолию. Да, судьба его хранит, спасая от смерти, только вот для чего? Для чего эта жизнь, когда не понимаешь, зачем она вообще нужна?

Он согласился пойти с Нагаевым, скорее, из упрямства. Очень уж не любил хамства и наглости. А те люди, что затеяли свистопляску вокруг Лунного Цветка, по мнению Коляна, именно так себя и вели – нагло и беспардонно грубо. Да что там, «грубо» – запредельно жестоко, не считаясь ни с кем и ни с чем. Вот он и уперся: а хрен вам! Не достанется вам то, что нашла Вафида. Не для сволочей предназначено.

Устраивать бизнес на Цветке и прочем хабаре Варнаков не собирался. Но где-то на самом дне сознания таилась надежда, в которой он не хотел себе признаваться, – надежда на свойства Цветка, уже ставшие легендарными среди посетителей кафе «Радиант». А может, и взаправду есть что-то в нем? Вернее, в его зернах-семечках. Вот проглотишь зернышко – и поймешь нечто. Смысл какой-то появится. А без смысла… без смысла… на хера это все…

Даже не заметил, как сморило на дневном солнышке…

Проснулся с рюкзаком под головой. Спал без сновидений, очнулся – словно кто на кнопку нажал: молниеносно, безо всякой сонной одури. Открыл глаза и сразу увидел Лукича. Тот, как показалось Варнакову, крался к углу покосившегося сарая. Колян вскочил и, передернув затвор автомата, крикнул:

– Эй, Лукич! Стоять!

Сталкер замер. Потом медленно повернулся:

– Колян, ты чего?

– Ничего. Куда лыжи намылил?

– Куда? Как куда? Да я это, посрать. Вот хотел за угол присесть.

Он стоял с опущенными вдоль туловища руками и с обидой смотрел на Варнакова.

– Врешь ты все. Сдернуть от нас хотел.

– Да почему сдернуть? Что же мне, теперь нельзя по нужде сходить?

– По нужде можно. Если приспичило – садись и сри.

– Что, прямо здесь? На виду?

– Прямо здесь, – жестко произнес Колян. – Ишь ты, какой стыдливый. Можно подумать, на зоне ты только в отдельном сортире испражнялся.

Сталкер сплюнул и с вызовом бросил:

– Сволочь ты ментовская. Привык над людьми издеваться… Дай я хоть за пеньком присяду. А то, коли так хочется, навалю у тебя под носом.

– Ладно, – сказал Колян. – Хрен с тобой. Садись за пенек. Задумаешь сдернуть – яйца отстрелю.

Лукич медленно, чуть не шаркая ногами, приблизился к старому пню и демонстративно расстегнул ремень. Затем, стоя с приспущенными штанами, достал из кармана пачку «Примы» и закурил. Варнаков, поглядывая на Лукича, подошел к Закиру, который молча сидел на траве. На коленях он держал АКМ.

– Ты чего за ним не следишь? – спросил Колян.

– А мне не говорили, чтобы я следил, – с безразличным видом откликнулся Закир.

– Как не говорили? Я же предупреждал.

– Ты предупреждал, чтобы оружия ему не давать. Я смотрел, чтобы он к тебе не подходил, когда ты заснул. А чтобы его караулить, ты не говорил.

– Теперь говорю… Отец что, спит?

– Спит.

– Сколько уже спит?

Закир посмотрел на наручные часы:

– Около часа.

– Это что, я около часа проспал?

– Ну да.

– А Лукич в это время чем занимался?

– Тоже вроде спал. Тут вот, рядом с отцом. А потом к сараю этому пошел.

Варнаков посмотрел на лысую макушку сталкера, торчащую из-за пня. Может, и вправду приспичило… Что ни говори, а польза от Лукича была. Вот нынче – если бы не догадался гайки кинуть, раздавила бы их всех «плешь». Зону он чует, что ни говори. Но вообще… вообще – говно, а не человек.

Колян приблизился к Нагаеву. Тот лежал на боку, закрыв лицо ладонью. Дышал с хрипом. Но не хрипел, а именно дышал. Может, и на самом деле пронесет. Да, время они потеряют. Однако что же теперь делать? Поздно отступать после стольких передряг. Теперь уж не важно как. Важно дойти. И дойти вместе с Нагаевым – иначе все впустую. Вот ведь хитрый старик – прилепил всех к себе крепче, чем скотчем.

Интересно, что случилось со Стебловым? Жаль, если подстрелили… Вся эта компания начинала его все больше раздражать. И хитрый Нагаев, добродушие которого казалось Варнакову напускным, и вечно молчащий Закир с его ваххабитской бородой… А уж про Лукича и говорить нечего – так бы и размазал по стенке.

Нагаев проспал до самого полудня. Солнце уже поднималось к зениту, когда они вышли на маршрут. Операция помогла. Старик меньше хромал и говорил, что боли почти не чувствует. Может, и хорохорился. Но двигались они быстро. Правда, недолго, потому что уткнулись в бурелом. Из-под завала деревьев, заросших колючим кустарником, вытекал узенький ручей.

Нагаев посмотрел на компас, потом покрутил головой.