кто в такой жаре мог держать хорошую мышечную массу, обычно солдаты и люди, проживающие на далёком юге, все, как на подбор, сухие и жилистые, как дарги, а этот Волошин с его мощными кулаками просто выдавался своею силой и хорошей физической формой. Ну и, как положено военному, ни одного признака проказы на лице, несмотря на солидный возраст. Впрочем, о здоровье солдат заботятся, это понятно: северяне своих солдат берегли, и витаминов и антибиотиков при первых признаках болезни не жалели. Но общее физическое состояние прапорщика всё равно удивляло.

– А где же он живёт? – пьяно интересовался Миша.

– А ты думаешь, наверное, он живёт в гараже возле Глазова? – смеялся прапорщик.

– Ну а где же? – продолжал интересоваться Шубу-Ухай.

– Ладно, – махнул рукой Волошин, – давай выпьем, друг.

Он взял почти пустую бутылку и стал разливать остатки по стаканам.

– Нет, погоди… – Миша убрал свой стакан. – Ты скажи сначала, где он живёт.

И тут прапорщик ответил ему почти трезво:

– Мужики, да мы и сами не знаем, где он живёт. В степи где-то. А где… Хрен его знает, – он обвел бутылкой по окружности, – тут же пески кругом, тут хрен чего найдёшь. Тем более человека, который не боится жары и желает спрятаться.

– Желает спрятаться? – интересуется Горохов, делая вид, что тоже охмелел. – Кого ему бояться-то?

– Да людей разных, – отвечает прапорщик, хитро улыбаясь. – Приезжали тут такие ребятки прошлый год к нему… типа вас.

– Типа нас? – уполномоченный поглядел на Мишу. Ну никто и никогда не усомнился бы в том, что перед ним сидит охотник, человек, который всю жизнь провёл в песках.

– Да нет, – исправляется военный. – Нет, то были какие-то серьёзные. Так он от них сбежал в пески, они просили помочь его найти, денег мне обещали за помощь, но я отказался. Непонятные были люди.

Очень хотелось уполномоченному знать, что же это были за люди, как одеты, чем вооружены, на чём приезжали, но спрашивать он не решился. Казалось ему, что хмель у прапорщика немного… показной. А вот Миша спрашивать не стеснялся.

– А что же, Аяз Оглы у вас совсем не появляется?

– Нет, – отвечает ему прапорщик. – Раньше, бывало, заходил, а теперь нет… Вся связь у нас с ним через радио.

– А… О… – Шубу-Ухай обрадовался. И уполномоченному было видно, что эту радость военный заметил. А охотник продолжал: – Это значит, он выходит на связь.

– Мы ему радируем, у него где-то приёмник с записью есть, он через некоторое время отвечает. Может неделю не отвечать, а потом ответить… Обычно просит еды какой-нибудь редкой прислать, или топлива немного, или батареек, последний раз просил ботинки, ну, мы и посылаем с патрулём. Он его где-то встречает.

– А чем он платит? – интересуется Миша. И этот его вопрос звучит вполне естественно. Ну не бесплатно же армия снабжает выжившего из ума жителя пустыни.

– Когда алюминием, когда медью, – отвечает прапорщик. – С этим у него проблем нет.

– Медью? – переспрашивает Миша и при том глядит на Горохова.

И опять это всё выглядит вполне естественно.

– Ну да, нашёл где-то в заброшенных селениях, тут их немало вокруг, старатели не всё обшарили, кое-какое добро ещё можно поискать.

Вот тут и Горохов начинает:

– Значит, можно поискать? А дарги? Даргов тут много? Мы по дороге сюда видели пару следов.

Прапорщик с пренебрежением машет рукой:

– Через нас они давно не ходят, – и поясняет: – Мы же их били крепко тут, теперь, года два уже, они через запад идут, а тут нет… – он машет рукой, – они нас обходят, только патрули мои следы их находят, да и то нечасто, а иначе сразу дрон и миномёт… У нас с ними разговор короткий.

Это, конечно, радует уполномоченного, вот только Мишу дарги не интересуют совсем, его интересует только Аяз Оглы. И он снова спрашивает:

– Так ты отправишь Аязу сообщение, что мы к нему пришли.

– А чего же не отправить? – прапорщик смеётся и добавляет, несмотря на то что на улице глубокая ночь: – Да хоть сейчас. Только радиста вызову. Но… ребятки, он ведь может и не ответить. Не любит он приезжих.

– Мне он ответит, – уверенно говорит Миша. – Пусть радист сообщит ему, что я Миша. Миша, его старый друг.

– Ладно, – согласился военный. – Мне не трудно. Но имейте в виду, что иногда он несколько дней не отвечает. Один раз, в прошлом январе, неделю… восемь дней не отвечал. Я уже думал, что пропал в песках где-то.

«Восемь дней – Бог с ним, лишь бы жив был и ответил».

Уполномоченный не встревает в разговор Миши и прапорщика, но охотник и сам всё устраивает как надо:

– Ну, давай пошлём ему весточку и проверим, откликнется ли он или нет, когда узнает, что это я к нему приехал.

– Дежурный! – орёт прапорщик в полуприкрытую дверь. – Дежурный!

И когда в их комнатушке появляется заспанный солдат, он отдаёт распоряжение:

– Давай-ка радиста ко мне!

Глава 41

Он не доверял этому прапорщику. Разошлись они по пьяной лавочке довольные друг другом, но командир заставы был вовсе не прост, богатое застолье с дорогой выпивкой просто так первым встречным никто устраивать не будет. Понятно, конечно, что солдаты тут одичали вконец и рады любому новому лицу, но всё равно…

Утром за ними пришёл молодой рядовой, позвал на завтрак. И они пошли есть, на сей раз в солдатскую столовую, а не в уютный кабинет командира. Еда была хорошей, сытной. Много кукурузного хлеба, воды сколько хочешь. Горох с соусом из свинины, в котором даже попадались волокна мяса, сладкие коржи, вполне себе неплохой чай. Пахло кофе, но, видимо, это варили для прапорщика, солдатам – чай. Горохов расхваливал еду, вспоминал анекдоты и быстро расположил к себе нескольких завтракавших с ним и Мишей солдат. Это он делать умел. Миша смеялся над его шутками вместе со всеми, и всё складывалось отлично, но тут… Уполномоченного стал разбирать кашель, он замолчал на полуслове, чуть покашлял при всех, а потом быстро встал, чувствуя приближение приступа, и, доставая из кармана галифе тряпку, поспешил на улицу.

Только здесь, забежав за угол и оставшись в одиночестве, он дал кашлю волю. Было ещё утро, едва перевалило за пять. Кажется, и жара ещё не навалилась, а он вспотел… Задыхался, откашливаясь, сплёвывал на землю ярко-красную мокроту, сапогом нагребал на неё пыль с песком и снова кашлял. Так продолжалось целую минуту, наверное, пока наконец он не смог дышать свободно. Тогда Андрей Николаевич вытер лицо и слезящиеся глаза тряпкой и завернул за угол дома.