Правда, поздравления оказались преждевременными. Амшель предчувствовал разочарование уже в сентябре, когда услышал, что решающий голос в деле, скорее всего, получит барон фом Штейн; Штейн считался «противником евреев». В ноябре сообщения, получаемые им из Вены от Баруха, были мрачными, а франкфуртские власти остались равнодушными к письмам из Австрии и Пруссии. Из-за пределов Германии помощи ждать было неоткуда: по словам Натана, представитель Великобритании, посланный во Франкфурт, граф Кланкарти, «не друг нашего народа». Что еще хуже, австрийский делегат на Франкфуртском конгрессе Германского союза, граф Буоль-Шауэнштайн, как оказалось, разделяет точку зрения франкфуртских властей на то, что «эта нация, которая никогда не объединяется с любой другой, но всегда держится сплоченно, преследуя собственные цели, скоро затмит христианские банки, а при их ужасно стремительном росте населения они скоро заполонят весь город, так что рядом с нашим древним собором постепенно возникнет еврейский торговый город».

Хотя Амшель и Карл продолжали «обрабатывать» представителей различных немецких государств и получали слова ободрения от Гарденберга и Гумбольдта, а также от посланника России во Франкфурте, они все больше проникались пессимизмом. Более того, Амшель начал поговаривать о том, чтобы насовсем уехать из Франкфурта, хотя, возможно, отчасти это была угроза, призванная смутить франкфуртские власти. Именно в то время Амшель и Карл впервые согласованно попытались преодолеть свою социальную изоляцию во Франкфурте. Устроенные ими званые ужины на самом деле в первую очередь были рассчитаны на то, чтобы «обхаживать» влиятельных личностей в дипломатических и финансовых кругах «в интересах еврейского народа». Особое значение они придавали тому, чтобы переманить на свою сторону банкира Бетмана, чьи высказывания по данному поводу, как кажется, сильно различались в зависимости от того, в чьем обществе он находился. В то же время (в ноябре 1816 г.) Амшель, Барух и Джонас Ротшильды послали меморандум конгрессу Германского союза, в котором оспаривали законность действий франкфуртского сената.

В таких условиях законодательные постановления, принятые в разных государствах, неизбежно не соответствовали тому, что было достигнуто в 1811 г. В Касселе, хотя евреям предоставили гражданство (в обмен на неизбежную выплату), оно было сопряжено с экономическими ограничениями, по которым евреям запрещалось владеть недвижимостью и торговать вразнос. По мнению жены Будеруса, Карл переходил всякую меру, когда льстил курфюрсту: «…курфюрст знает, что он один начал реформу, это была его собственная инициатива, и… весь мир увидел, насколько либерально он был настроен с самого начала». Более того, Карл просил Вильгельма предоставить те же права евреям и в другом его княжестве, Ганау. Правда, Карл и его братья прекрасно понимали, что, хотя условия, определявшие еврейское гражданство, казались «ничтожными в принципе», они «были очень важны для тех, кого это касалось». Более того, как частным образом замечал Карл, курфюрст был «большим любителем нарушать свое слово». Судя по всему, такое мнение подтвердилось в 1820 г., когда поползли слухи о том, что на проживающих в Касселе евреев будут наложены ограничения. На самом деле новый закон стал типичным для «ограниченной эмансипации», которую немецкие государства готовы были предоставить евреям. Они предлагали права только в обмен на социальное «обновление» и ассимиляцию; это было лучше, чем ничего, однако Ротшильдов не удовлетворяло.

Во Франкфурте, несмотря на пример курфюршества Гессен-Кас-сель, начались споры, которые в октябре 1816 г. окончились еще более полным разгромом: в пересмотренной конституции подтверждались равные права только для граждан христианского вероисповедания, а евреи причислялись к второсортным Schutzgenossen (дословно «охраняемые товарищи»). Особенно досадным казалось то, что, хотя закон 1811 г. и аннулировали, власти особо приводили сад Амшеля в пример своего просвещенного отношения к еврейской общине. Если они считали, что таким образом им удастся откупиться от Ротшильдов, они ошибались; они просто сделали Амшеля мишенью для нападок со стороны тех горожан, которые требовали еще более строгих антиеврейских мер, точнее, их возвращения в гетто. Как мы видели, антиеврейские настроения во Франкфурте в тот период становились все более и более неприкрытыми; на сцене шли такие пьесы, как Unser Verkehr, публиковались многочисленные антиеврейские памфлеты. В ходе дебатов по еврейскому вопросу некоторые члены сената даже предлагали в качестве «решения» полное выселение евреев из Франкфурта, «так как усилия этих стяжателей-кочевников направлены единственно на нашу, христианскую, погибель, так что через несколько лет большая часть христиан-горожан и жителей будет лишена всякой радости и процветания». В сентябре 1816 г. группа встревоженных представителей еврейской общины написала Ротшильдам письмо, в котором отмечалось, «как неустанно и пылко вы работаете для нас, насколько сильна ваша солидарность с нами», и вместе с тем признавалось: «Хорошие результаты, на которые мы оправданно надеялись, не достигнуты… Мы боимся, что крепость не капитулирует до принятия самых решительных мер».

Какую форму должны были принять такие меры? После поражения во Франкфурте Амшель сердито говорил о том, что необходимо «причинить боль» франкфуртским банкирам-неевреям, «заключая сделки, даже если они повлекут за собой убытки». Что более правдоподобно, Ротшильды могли воспользоваться своим стремительно растущим богатством в более позитивном ключе. Некоторые немецкие евреи надеялись, что Натан — в то время самый богатый и влиятельный из братьев — сотворит какое-нибудь чудо, сыграет роль deus ex machina. «Надеюсь, в ближайшем будущем британец, победивший Наполеона, — писал один из лидеров франкфуртской общины, — призовет франкфуртский сенат освободить еврейских рабов здесь, как освободили христианских рабов в других местах». Сам Амшель призывал Натана «снова нажать на британского посланника [в Баварии, Фредерика] Лэма», чтобы тот поддержал дело евреев. Судя по переписке братьев, Натан делал все, что мог. В ряде писем его благодарят за поддержку по данному вопросу, полученную им от короля Нидерландов, а также за попытки защищать интересы других еврейских общин, находящихся в юрисдикции Великобритании, особенно на Корфу и в Ганновере. «По-моему, можно без труда улучшить нашу участь, если вы обратитесь к принцу-регенту, — писал Натану в 1819 г. гамбургский еврей по фамилии Мейерштайн. — Почему бы ганноверским евреям, живущим в государстве, которое заключило личную унию с Англией, не получить те же права, что даны их братьям в Англии? Варварство прошлого века необходимо прекратить, и именно от вас мы ожидаем, что солнце взойдет и для нас». Конечно, во Франкфурте британское влияние если и было, то оказалось самым незначительным. Поэтому братья придерживались прежней тактики: нажимали на Берлин и Вену в надежде, что более крупные немецкие государства наконец заставят Франкфурт смягчить свое отношение. Но и здесь свой вклад, возможно, внес Натан. В том, чему суждено было стать образцом для его более поздней деятельности на этом поприще, братья старались заручиться поддержкой более сильной Пруссии по еврейскому вопросу в ходе переговоров 1818 г. о займе в фунтах стерлингов. Кроме того, братья попытались затронуть вопрос на Ахенском конгрессе. Амшель даже считал, что Соломону следует поехать туда «не по деловым причинам, а в интересах всего еврейства». На самом деле именно поэтому они вначале подружились с Фридрихом Генцем, когда тот сопровождал Меттерниха и по пути на конгресс они заехали во Франкфурт.