Он устал ездить каждый вечер в Мэйда-Вейл. Он не мог отказаться от этого, не мог проводить вечера так, как до знакомства с Линой. Он уже начинал хандрить, и потому-то Пелумптоны, замечая, что он бродит как тень, чем-то расстроенный, советовали ему найти какое-нибудь постоянное развлечение. «Они не понимают, — говорил он себе уныло, — что я — не Эдгар и не Парк». Он признавал, впрочем, что с их стороны очень благородно принимать в нем такое участие. Но как они не понимают, что он совсем не таков, как их Эдгар, как Парк, как все их знакомые! В глубине души Тарджиса всегда изумляло и задевало то, что никто решительно не замечает такого простого факта. В этот вечер он, войдя в комнату, проделал то, что проделывал уже сотни раз: внимательно рассмотрел свое лицо в треснутом зеркальце, желая убедиться, заметна ли в его чертах эта разница между ними другими людьми. И опять пришел к выводу, что ее легко заметит всякий, кто вглядится внимательно и сочувственно, а не просто скользнет по его лицу равнодушным взглядом и пройдет мимо.

Сегодня маленькая печка не вспыхнула, когда он поднес к ней спичку. Она только тихо потрескивала и урчала. Хозяин ее знал, что это означает: счетчик требовал еще одного шиллинга, а так как у него этого шиллинга не было и ему лень было опять идти вниз, то он предоставил печке урчать и мигать, пока пламя не стало похоже на мелкие синие цветочки. Потом сделал то, чего раньше никогда не делал: принялся чистить щеткой свой костюм. Мистер Смит, как мы знаем, уже обратил внимание на то, что Тарджис стал опрятнее и щеголеватее. Причина нам теперь известна. Тарджис решил, что его вторая встреча с Линой Голспи, если она вообще когда-нибудь произойдет, легко может, как и первая, произойти в конторе, и, значит, ему следует быть наготове. Он зашел так далеко, что истратил шиллинг и три пенса на чистку костюма. Через день-другой он пошел еще дальше — купил несколько воротничков, очень элегантных, мягких воротничков с длинными концами и, надев один из них, был поражен переменой в своей наружности. Потом он завел привычку на ночь складывать брюки и класть их под матрац, а раз даже снес вниз свою лучшую пару и выутюжил ее.

Сегодня, вычистив щеткой пиджак и жилет, он поскреб их еще в нескольких местах перочинным ножиком, потом вынул из-под матраца брюки и внимательно осмотрел их. Он сидел на кровати, перекинув через плечо брюки, неподвижно устремив глаза на большую дыру в старом коврике. Но он смотрел не на дыру, а куда-то сквозь нее. Что он видел? Улицу Ангела, контору «Твигг и Дэрсингем»? Мистер Голспи на днях уехал по делам, и сейчас Тарджис вдруг сообразил, что это — весьма важное обстоятельство: Лине незачем приходить в контору, раз ее отца там нет. Но ведь может выйти и как раз наоборот: именно то, что отец ее уехал, может вынудить ее прийти в контору. Тарджис вспомнил, что мистер Голспи уже в дверях крикнул мистеру Дэрсингему в кабинет что-то о Лине и «здешних людях», как называл он служащих конторы. Тарджис был уверен, что Лина осталась в Лондоне. Значит, она может в любой день зайти в контору. И он решил на всякий случай эти две недели, пока мистер Голспи не вернется, бриться каждое утро, надевать парадный костюм и чистый воротничок, а завтра во время перерыва сходить в парикмахерскую подстричься. Он был очень взволнован этими мыслями и, как всякий человек, который после долгих колебаний вдруг принимает твердое решение, проникся смутной уверенностью, что то, чего он ожидает, непременно сбудется.

Газовая печка, жалобно затрещав в последний раз, отказалась служить. Тарджис шевельнулся — и кровать под ним тотчас застонала. Все здесь скрипело и кряхтело и постоянно жаловалось. Эта маленькая комната устала от людей.

Тарджис осторожно приподнял матрац и снова уложил под него брюки. Затем с миной заправского денди приготовил на утро безукоризненно чистый воротничок. Подошел к оконцу и смотрел в темноту, в которой слабо мерцали огни города. Вот он стоит в своей комнатушке высоко над Кемден-Тауном. А там, в Мэйда-Вейл, в комнате над теми двумя колоннами, она, Лина Голспи, тоже, быть может, смотрит в окно и видит в садике перед домом разбитую статую. Он смотрел долго, не мигая, так что глаза у него заслезились, но все не отходил от окна. Губы его шевелились.

— Послушайте, Лина, — начал он и осекся. — Послушайте, мисс Голспи, мисс Лина Голспи. Придите в контору! Придите в контору! И потребуйте что-нибудь такое, что я смог бы для вас сделать. Я — Тарджис, знаете, тот, с которым вы говорили прошлый раз. Придите в контору!

Как только он отошел от окна, все предметы в комнате заскрипели, закряхтели — они на разные голоса твердили ему, чтобы он не валял дурака.

— А ну вас… — сказал он им вслух и, торопливо раздевшись, потушил свет.

Тарджис держал данное им себе слово. Ежедневно приходил в контору чисто выбритый, с приглаженными волосами, прифрантившись, насколько это было для него возможно. Ему делали комплименты, его поддразнивали и все придумывали самые замысловатые объяснения этой перемене. Сэндикрофт, новый коммивояжере маленькой головкой на длинном туловище, с чутким носом и необычайным количеством зубов, во время одного из своих наездов в лондонскую контору притворился (вероятно, по наущению мистера Смита), будто не узнал Тарджиса.

— Слушайте, Смит, — пролаял Сэндикрофт (действительно пролаял. Когда появлялся Сэндикрофт, казалось, что в конторе завелась огромная такса), — куда девался тот парень… знаете… как его?.. ну, тот, что носил темно-коричневые воротнички?

— О ком вы говорите, Сэндикрофт? — отозвался мистер Смит, морща лоб и склонив голову к плечу. Мистер Смит и шутил так же старательно и добросовестно, как выполнял обязанности кассира. Не часто случалось, чтобы он принял участие в шутке, но уж если он это делал, так делал с почти пугающей серьезностью.

— Вы знаете о ком, Смит, — настаивал Сэндикрофт, словно обнюхивая все в конторе своим смешным носом. — О том парне, что никогда не стригся, оброс бородой, вообще был похож на Певца Весны поздней осенью. Он сидел вон за тем столом, — продолжал Сэндикрофт, понизив голос, — где теперь сидит этот молодой франт. Да как же его звали?

Тут Стэнли прыснул — быть может, его не так уж восхитило остроумие коммивояжера, но он считал нужным поддерживать всякое непринужденное веселье. Мисс Поппи Селлерс тоже захихикала, а мисс Мэтфилд, глядя на них, снисходительно улыбалась.

— Полно вам дурачиться, — буркнул Тарджис, грозно взглянув на Стэнли.

— Как странно, Смит! Тот же голос, честное слово, тот же голос!

— Да вы, кажется, правы, Сэндикрофт, вы, кажется, правы, — промолвил мистер Смит с готовностью комического актера, подающего нужную реплику.

— Ну еще бы! — пролаял тот. Затем выступил вперед с широкой любезной улыбкой, обнажавшей по меньшей мере сотню зубов. — Неужели это вы, мистер Тарджис? Не может быть!

— Нет, — отрезал Тарджис, не отличавшийся особой находчивостью. — Это Чарли Чаплин.

— Что же, мистер Чаплин-Тарджис, я должен вас поздравить. Честное слово, вы великолепны. Представление окончено. Благодарю вас, леди и джентльмены. — И он, ухмыляясь, отвернулся от Тарджиса.