Я тщательно мылся, не забывая выковыривать грязь из всех укромных уголков, чтобы не случилось так, как однажды, когда Элизабет с большим неудовольствием извлекла языком из моего пупка длинную розовую нить (неизвестно как туда попавшую), что нанесло ей моральную травму, а мне, рикошетом, зарубилось в подкорке.

Приведя себя в порядок, я не поленился вытащить конверт с бумагами нацистов, которые дал мне Фрол. Где-то тут должен быть манифест, о глаголах, я видел… Ах, даже интернет-страница указана… Так, манифест… Вначале идёт «ПРЕАМБУЛА», всякие общие места… «…со времен татар и Ивана Грозного в России царят анархия, удельные междоусобицы, абсолютизм, перевороты, рабство, бунты, инерционное сознание, произвол и “кормление” властей, хаос, отсутствие дисциплины, культурно-цивилизационное отставание, самодурство, безалаберность, безответственность…»

Дальше еще пару пунктов — в таком же духе: «Россия каждый раз встает с колен под ударами бичей, чтобы упасть ещё глубже. Вся история страны, с её князьями и безмолвным народом — это история падений, а все попытки построить какой-либо приемлемый общественный строй кончались крахом… Россия превращается в страну без смысла и цели, где правосудие превращено в кривосудие, а народ обираем стаями хищников…»

Теперь пункты о языке, № 15: «…Всякая революция есть результат напряженности между двумя стилистическими пластами. Борясь за чистоту языка, ты приближаешь революцию… Требуем отмены цензуры…»

А, вот о совершенных глаголах, пункт 11 «МАНИФЕСТА». «Вся причина бед — в менталитете, отраженном в языке. Мысля на современном русском языке, нам никогда ничего не достроить, поскольку русские глаголы совершенного вида в настоящем времени употреблены быть не могут. В настоящем времени можно лишь ДЕЛАТЬ что-то (несовершенный вид). СДЕЛАТЬ (совершенный) можно лишь в прошедшем и в будущем временах».

Я поворошил листки… Много пунктов… лозунги… нужно сделать то… надо сделать это… Помню, дедушка Людвиг как-то сказал, что нацисты обожали конъюнктив, сослагательное наклонения, а Геббельс только им и говорил: «Нужно организовать… необходимо реорганизовать… давно пора начать… пришло время обратить внимание… необходимо приступать… в скорейшем времени сделать…»… Müsse, könne, dürfe, solle, wolle, möge[49]… В этом, наверно, и есть суть фашизма — себе брать всё хорошее реальное, а вместо этого отдавать пустые слова в конъюнктиве… И будет еще этот Паша в штанузах спорить!.. Конечно, объективно Гитлер хуже, чем Сталин… Фюрер хотел хорошее только для немцев, потому он «национал», а Сталин — для всего мирового люмпена, потому он «социал»… Лучше уж для всех хотеть, чем только для себя…

Помнится, когда я ехал из Петерсбурга в Москву и спросил корректного попутчика, слышал ли он о граммар-наци, он отмахнулся: «А! Глупости! Какая-нибудь липовая организация, деньги хотят где-нибудь урвать… Есть федеральные фонды на всякие такие вещи… Вот и хотят распилить бабло… У нас же как? Принимают липу — выпускают дуб!» — а потом так наглядно рассказал про мифические трубы и воздушные человеко-часы. Такая воровщина…

Я бросил листовки и принялся за дневник, который уже второй день не писал. Работа захватила меня, и я успел написать довольно много, когда услышал сигналы под окном. У меня номер на втором этаже, дом старый, потолки высокие, улица видна хорошо. Стоит средних лет «опель», видно Алкино лицо.

Я быстро рассовал по карманам вещи, взял только рубли — «хватит же на день десять тысяч?» — и побежал вниз.

Алка открыла дверь:

— Садись, зайчик! Это Фредя, это Стоян! Он как раз в эту сторону ехал…

Плотный и улыбчатый был этот Стоян, в светлой рубахе с розами:

— Очень много ми е приятно!

Мне было не очень приятно, но я сделал хорошее лицо:

— Мне тоже.

Зато Алка была сегодня в красивой прозрачной блузке, пышная, пышущая, не переставая говорила то одно, то другое:

— Сейчас поедем на площадь, куда хочешь… Подруга сидит, слезами заливается… Всё посмотрим… Вот Стоян визу обещал мне прислать на работу в Болгарию, и мне, и подружкам…

Это меня удивило.

— А у них там что, своих булгарок нету?.. У нас в Германии много булгарок на улицах… ночные бабочки… В газете писали…

Алка объяснила:

— Так болгарки к вам едут, мы — в Болгарию, а чурки — сюда. Баб китайских из Китая навалом, штабелями… — И вынула из сумочки «джойнт»: — Не знаю, что с Аней делать… Плачет и плачет… Всё потеряла, денег нет, ребёнок простужен. На, покури, котик, очень успокаивает… Вот Стоян угостил…

— Да трава прехороша… в зеленчуков магазине друже дал… — незамысловато подтвердил Стоян, волосатыми руками выворачивая руль.

Видя мой вопрос, Алка объяснила:

— Он так, половину по-болгарски, половину по-русски говорит. У них язык — умора! Еще смешнее украинского! Вот у тебя сейчас, ты сказал, похмелье?

— Да, немного… Послехмелье…

— Вот, а как по-болгарски «похмелье»? А, Стоян?

Стоян повел крепкой шеей туда и сюда, заворачивая машину на круге, и победно сказал:

— Махмурлук!

— Слыхал! А «лентяй»? Ну, как тебя шеф часто называет?

Стоян гордо выпрямил спину:

— Марзылан!

Алка засмеялась:

— Во язык, ебись ты сладким пирожком! — вытащила пакетик с травой, стала нюхать, потом закурила «джойнт», передала мне: — На, потяни, веселит.

Я не знал, что делать. Ну, раз веселит… Я курил пару раз траву на Октоберфесте, но ничего особенного не было. Правда, нас было семеро, мы передавали «джойнт» один другому, как дядя Пауль и офицеры — пистолет.

— А… Плохо не будет? — Я взял пакетик понюхать. — Охо, запах — нюх-нюх!

Ответил Стоян, очень уверенно:

— Нет, хорошо будет. Глупак, кто это запрещает.

— А как называется по-русски «джойнт»? — спросил я, осторожно затягивая пушистый сладкий дым.

— Мастырка.

А, понятно, от «тырить», вчера полковник говорил… «Стырить» — это украсть. То, что украдено, что нелегально. Всё можно понять, если корни правильно выделить.

Я сделал несколько затяжек. И сидел напряженно, ожидая, что будет, но Алка положила мне на колено свою горячую руку (отчего стало уютно и тепло), завела разговор со Стояном о том, где можно Ане переночевать, а то у неё, Алки, нет места — сестра из Холмогор приехала, спать негде. А Ане деться некуда, будет тут проститутствовать, пока деньги на самолёт до Новосибирска не соберет, а это не скоро будет…

— А какво точно се с ею случило там? В Польше? — спросил Стоян.

Алка прижалась круглым белым коленом к моей ноге:

— Ужас случился! — и начала рассказывать такое, что мне показалось очень длинным и извивистым, но я под это мирно ехал, положив руку на живое Алкино бедро и вспоминая, как вчера в ресторане полковник очень поэтично жаловался, облизываясь на официанточек: «Знаете, Фредя, прошло лет пятьдесят, как первый раз я возжелал женщину… и вот, прошло 50 лет, а по-прежнему самым захватывающим зрелищем является легкое колыхание женских ягодиц под летней тканью…» Я чувствовал, как моя рука врастает в её плоть, и всё было безразлично, хотя история была жутковатая.