тугой узел. Самых крепких работников разбирали быстро. Постепенно плац пустел, а она всё стояла, переминаясь с ноги на ногу.

«Тех, кого отбракуют, отправят в газовые камеры», — передавалось по колонне из уст в уста.

«Завтра мне исполнится шестнадцать лет», — думала Дуня, погружаясь в тупое безразличие.

Её выкупила пожилая немка с бесцветными глазами навыкате и двойным подбородком.

Хозяйку звали фрау Зелда, а хозяина герр Бруно. Дуне поручили ухаживать за коровами и жить там же, в хлеву, где немой венгр Ласло выгородил для скотницы крохотный закуток с топчаном. Кроме неё и Ласло хозяева держали горничную, галичанку Катерину. Она не «розумела» по-русски и казалась очень довольной своим положением «особы, приближенной к императору».

Дуне повезло: хозяева относились к ней сносно и крепко избили лишь единожды, после разгрома армии Паулюса под Сталинградом. Если бы не Ласло, то хозяин сапогами переломал бы ей рёбра. С вилами наперевес венгр встал между ними, и случилось чудо: хозяин внезапно отступил, скукожился, а потом и вовсе зарыдал, жалобно подвывая, словно бездомный пёс. Размазывая по лицу кровь, Дуня уползла на свои нары и легла навзничь. Голова кружилась, тошнило, но из беспорядочных криков герра Бруно она сумела понять, что в Сталинграде воевал сын хозяев и что Красная армия одержала там большую победу.

— Господи, помоги нашим, — сами собой шептали разбитые губы, вызывая перед глазами потемневший образ Богородицы, мельком виденный у подруги. В их семье икон не было.

На следующий день Ласло вернулся из хозяйского дома, куда относил дрова, и показал ей большой палец. Красная армия наступала. Ласло всё чаще и чаще приносил хорошие новости. Хозяева притихли и стали лучше кормить работников, видимо, полагая, что в нужный момент те за них заступятся. Но прошло ещё полтора долгих военных года, прежде чем линия фронта перерезала границы Германии.

* * *

Гришу Макарова Дуня увидела в феврале сорок пятого года, когда война подкатила вплотную к фольварку. В ту ночь где-то неподалёку без перерыва тарахтели пулемёты, гремели взрывы. В доме хозяев готовились к обороне немецкие солдаты. Подход к воротам перегородил танк с чёрными крестами вермахта на броне. Ласло заставили рыть окопы, а саму Дуню впервые за всё время допустили в дом — помогать готовиться к приезду господ офицеров. Солдат кормила полевая кухня. Утирая слёзы, хозяйка выставляла на стол запасы колбасы и консервированных овощей.

Раскрасневшаяся горничная Катерина вихрем носилась по комнатам, взбивая перины и нагружая подносы печеньем и чашками с эрзац- кофе. Настоящий кофе давно перевёлся. Дуне поручили стирать одежду и мыть полы. Впрочем, уход за коровами тоже не отменялся, тем более, что испуганные животные постоянно мычали и метались в своих загородках. Ближе к вечеру уставшая и растрёпанная, она сунула ноги в чёботы и понеслась за сеном. Сено хранилось в низкой постройке из каменных валунов с тёмной покатой крышей из замшелого шифера. Её не насторожило лёгкое, совсем мышиное шуршание, но от фашистов можно ждать чего угодно, поэтому Дуня по-немецки спросила:

— Wer ist hier?

И повторила по-русски:

— Кто здесь?

Шорох затих, и она принялась за заплечную корзину сеном, но чувство присутствия чужака не оставляло. Перехватив вилы, Дуня резко развернулась:

— Только шевельнись, фашист, рука не дрогнет, и пусть меня убьют, хоть одного, да унесу с собой в могилу!

Ей было всё равно, что тот, кто притаился в углу, не понимает по-русски. Она говорила не для него — для себя, чтоб не отступить и драться до последнего. Достаточно за сегодняшний день насмотрелась на поганые фашистские рожи, уворачиваясь от их липких лап. Когда толстяк ефрейтор подставил ногу в грязном ботинке, она с разбегу растянулась посреди двора, а фрицы хохотали и тыкали в неё пальцем. Весело им! Ничего, не долго осталось веселиться!

— Да свой я, свой, — раздался тихий голос из сена, — положи вилы, а то и впрямь проткнёшь.

— Свой? Советский?

Веря и не веря, она смотрела, как из сена вылез невысокий сержант и улыбнулся. Хотя темнота в сарае скрадывала черты лица, она увидела, что у него ослепительная, бесшабашная улыбка, от которой стало светло на душе. Не помня себя, она бросилась на шею к бойцу и принялась целовать его глаза, колючие щёки, ватник, пропахший дымом и порохом:

— Господи! Господи! Дождалась! Дожила!

— Погоди, не шуми! Немцев приманишь. — Он осторожно оторвал её от себя и легонько встряхнул за руки: — Тебя как зовут?

— Дуня!

Он кивнул:

— А меня Гриша. Работаешь тут?

— Да, я остарбайтер. Угнанная из Смоленска.

— Понятно. Быстро расскажи мне, много фрицев в фольварке?

— Не очень. Пять офицеров, они на хозяйской половине. Хозяева муж и жена. Ещё есть горничная Катерина, она за немцев. Работник Ласло, он немой, но будет помогать нашим. Немцев терпеть не может. Около ворот стоит танк.

— Танк я видел. Скажи, сколько солдат.

Дуня произвела быстрый подсчёт в уме:

— Около пятидесяти. Но вам не надо идти, где танк. Фольварк лучше обойти со стороны реки. Там на страже стоят два солдата. Я отнесу им бутылку вина, попрошу у Ласло. И дверь в дом оставлю открытой.

— Хорошо. — Гриша крепко сжал её руку. — Ты молодчина. Услышишь выстрелы — прячься куда-нибудь. Лучше в подвал. Сможешь?

— В подвал меня не пустят, но ты не беспокойся. Главное, бейте фашистов покрепче!

Она выглянула наружу:

— Я сейчас пойду с сеном и заговорю с охранником, а ты уходи, он тебя не заметит.

Гриша смотрел на неё блестящими глазами, и Дуня не удержалась, поцеловала в щёку:

— Удачи тебе!

На миг прижав её к себе, он прошептал в самое ухо:

— Ещё увидимся! Иначе и быть не может! Ты отличная девчонка!

* * *

Фольварк взяли почти без боя. Со стороны Советской армии потери составили двое раненых, со стороны немцев пятеро убитых, остальные пленные. Растерявших спесь пленных как баранов погнали в сенной сарай, где напротив двери установили пулемёт, чтоб отбить охоту к сопротивлению. При виде пулемёта фельдфебель, который накануне гонял Дуню по двору, втянул голову в плечи и сбивчиво забормотал на каком-то ужасном швабском диалекте, Дуня едва могла разобрать его мольбу:

— Герр офицер, прошу, не расстреливайте. У меня дома жена, дети. Я простой рабочий, я за мир во всем мире. Гитлер капут!

Горничная Катерина где-то пряталась, а хозяева стояли тут же, обречённо понурив голову.

Командир советского подразделения в чине майора повернулся к Дуне:

— Зверствовали? Издевались?

Она перехватила умоляющий взгляд хозяйки и покачала головой:

— Нет. Другие осты жили в сто раз хуже. А нас хоть кормили досыта.