Агент говорит под жужжание автофокуса:

— Мы хорошо побеждаем и умеем проигрывать — этого у нас не отнять.

Вкалывать до упада — это мы можем.

Но мы не способны угомониться.

Забить на все и насладиться заслуженным отдыхом.

— Вместо этого, — говорит он себе под нос, — у нас есть марихуана и телевидение.

Пиво и валиум.

И медицинская страховка.

Которую мы пополняем по мере необходимости.

Рассказ Агента Краснобая

Прямо сейчас, в эту минуту, Сара Брум разглядывает свою лучшую деревянную скалку. Взвешивает в руке, проверяет, насколько она тяжелая. Как весомо она бьет по открытой ладони. Сара сдвигает бутылки и банки на полке над стиральной машиной, трясет флакончик с отбеливателем — прикидывает на слух, сколько там еще осталось.

Если бы она меня слышала, если бы стала слушать, я бы сказал ей, что, да, я ее понимаю. Пусть убивает меня.

Я бы даже сказал ей как.

Машина, которую я взял напрокат, стоит на улице, неподалеку, на расстоянии всего одной песни, если ты слушаешь радио. Может, в двух сотнях шагов, если ты в состоянии считать шаги, когда ты так напуган. Она могла бы сходить за машиной и подогнать ее сюда. Темно-красный «бьюик», теперь уже весь запыленный — от машин, проезжающих мимо по гравию. Она могла бы поставить мою машину поближе к этому сараю для инструментов, или для садового инвентаря, или где она там меня заперла.

На всякий случай, если она где-то рядом, снаружи, я кричу:

— Сара? Сара Брум?

Я кричу:

— Вы только не переживайте.

Даже запертый в этом сарае, я мог бы ее направлять. Руководить ее действиями от начала и до конца. Подсказывать ей, что и как надо делать. После того как она подгонит машину, ей надо будет найти отвертку и снять гофрированный жестяной рукав с задней стенки сушилки. Там есть такие зажимы, которыми можно закрепить его на выхлопной трубе моей машины. Эти гофрированные трубки, они хорошо тянутся. Так что длины вполне хватит. Бензина у меня много, почти полный бак. Может быть, у нее есть электродрель, чтобы просверлить пару дырок в стене сарая или в двери. Будучи женщиной, она просверлит их там, где их будет не видно.

Для нее очень важно, как выглядит место, где она живет. Для нее ее дом — это все.

— Я сам жил точно так же, — говорю я. — Я знаю ход ее мыслей.

Второй конец рукава, который пойдет в сарай, можно закрепить широким скотчем. Для того чтобы прикончить меня побыстрее, ей нужно будет накрыть сарай полиэтиленовой пленкой и плотно прижать ее к стенам веревкой. Превратить эту пристройку в маленькую коптильню. И часов через пять у нее будет 200 фунтов отменной сырокопченой колбасы.

Люди в своем большинстве убивать не умеют. Они даже курицу не забивали ни разу в жизни, не говоря уже про человека. Они даже не представляют, как это непросто.

Со своей стороны я обещаю дышать глубже.

В отчете из страховой компании сказано, что ее зовут Сара. Сара Брум, сорока девяти лет. Старший пекарь в коммерческой хлебопекарне, где проработала семнадцать лет. Она совершенно спокойно закидывала на плечо мешок с мукой, который весил, как десятилетний мальчик, распускала завязки и высыпала муку, по чуть-чуть, в тестомешалку. По ее собственным словам, в последний день на работе пол был еще влажным после вечерней уборки. И освещение было не очень хорошим. Она поскользнулась, мешок с мукой перевесил: она упала на спину и ударилась головой о стальной край стола, в результате чего потеряла память, а взамен обрела жуткие головные боли и общую слабость, которая сделала ее полностью недееспособной.

Компьютерная томография не показала вообще ничего. МР-интроскопия — ничего. Рентген — ничего. Но Сара Брум так и не вернулась на работу.

Сара Брум была замужем трижды. Детей нет. Ей выплачивают небольшое пособие, согласно закону о социальном обеспечении. Пособие по инвалидности, ежемесячно. Ей также положено 25 миллиграммов оксиконтина, для облегчения хронических болей в спине и руках, происходящих от черепно-мозговой травмы. Иногда она просит еще викодин или перкодан.

Меньше чем через три месяца после своего вынужденного увольнения, она переехала сюда, практически в чистое поле, в дом на отшибе, где нет соседей.

Прямо сейчас, в эту минуту, я сижу у нее в сарае и смотрю на свою правую ногу. Стопа вывернута пяткой вперед. Колено скорее всего сломано. Нервы и сухожилия с внутренней стороны перекрутились почти на 180 градусов. Все, что ниже колена, вообще онемело. Тут темно, я почти ничего не вижу, но пахнет коровьим дерьмом. Ощущение скользкого целлофана под задницей — это, наверное, мешки с компостом. Удобрение для сада. У стены стоят лопата, тяпка и грабли.

Бедная Сара Брум, прямо сейчас, в эту минуту, она рассматривает свои электрические инструменты. Ее тошнит при одной только мысли о том, чтобы зарезать меня пилой. Вместо опилок из-под крутящегося лезвия полетят алые брызги крови, ошметки мяса и кости. Ну, если хватит длины шнура. Она изучает этикетки на банках с краской, с ядохимикатами от жуков и личинок, с чистящими порошками и жидкостями. Ищет череп с костями. Зеленую хмурую рожу мистера

Ядовитого. Она звонит по телефону горячей линии местного центра контроля отравлений и интересуется, сколько взрослому человеку надо выпить горючей жидкости, чтобы отравиться до смерти. А когда ее спрашивают: «А вам это зачем?» — Сара тут же бросает трубку.

Откуда я это знаю… десять лет назад я развозил бочки с пивом по тавернам и барам. Это были крошечные заведения, и при них не было никакой погрузочно-разгрузочной зоны, так что мне приходилось становиться в двойную парковку. Или же останавливаться на «полосе самоубийц», между несколькими полосами интенсивного движения в обе стороны. Я выгружал бочки и таскал их на себе. Ящики с бутылочным пивом я загружал в ручную тележку и дожидался «разрывов» в потоке транспорта, чтобы перебежать через дорогу. Я никогда не укладывался в график, пока однажды, по чистой случайности, бочка не скатилась с тележки и не размазала меня по асфальту.

После этого я заимел собственный домик, не такой симпатичный, конечно, но все же. Ржавый автофургон Winnebago, который уже никуда не ездил, припаркованный у дощатого сортира в одно очко, на широкой площадке у гравиевой дороги сквозь лес. У меня был «форд пинто», старый драндулет с ручной коробкой передач — чтобы ездить в город. Пенсия по инвалидности и все свободное время на свете.

Теперь, до конца своих дней, мне надо было заботиться лишь об одном: чтобы машина была на ходу. Я ходил, постоянно накачанный викодином, так что даже простая прогулка по солнышку ощущалась не хуже сеанса массажа. Даже массажа с задрочкой.

Просто наблюдать за птицами у кормушки. За колибри. Рассыпать по земле арахис и смеяться под кайфом, глядя, как белки дерутся с бурундуками, — очень даже хорошая жизнь. Воплощение американской мечты жить без будильника. Без необходимости следить за временем и носить идиотскую сеточку для волос. Не жизнь, а мечта, когда можно просто сходить посрать, не спрашивая разрешения у какого-то там придурка-начальника.