Оказавшись беззащитной, королева тем не менее оставалась непреклонна и не теряла решимости. По улицам города она проехала до ратуши, где провела встречу с жителями Лондона. Ее голос звучал настолько низко, что его часто сравнивали с мужским, а пронизывающий взгляд мог внушать не только уважение, но и страх. Со ступеней ратуши Мария обратилась к горожанам. Будучи законной королевой Англии, она взывала к любви и преданности лондонцев перед лицом самонадеянного мятежника, намеревавшегося «подчинить закон своим прихотям и дать волю мошенникам и прочим жалким смутьянам, чтобы те устроили всеобщий погром и разграбление». Одновременно Мария обещала созвать парламент для рассмотрения кандидатуры Филиппа в качестве своего супруга; если палаты лордов и общин отвергнут его, то королева забудет о нем.

Ее отвага и выдержка произвели на лондонцев сильное впечатление. На следующий день 25 тысяч вооруженных горожан встало на защиту королевы от посягательств Уайетта и его людей. По прибытии в Гринвич из Рочестера отряд мятежников перешел на южный берег по Лондонскому мосту и обнаружил, что ворота закрыты. Уайетта объявили предателем, а за его голову назначили награду в сто фунтов стерлингов. В ответ Томас Уайетт стал носить шляпу, на которой крупными буквами было написано его имя.

Положение сообщника Уайетта герцога Суффолка выглядело весьма неутешительно: его попытка поднять бунт в Мидлендсе окончилась неудачей; герцог бежал в одно из своих имений, однако его местонахождение выдал егерь. Вместе с Суффолком восстанием в Мидлендсе должен был заниматься лорд Джон Грей, дядя несчастной Джейн Грей; два дня он скрывался в полом стволе старого дерева без пищи и воды. Но его также обнаружили. Семейству Грей пришел конец.

Лондонский мост был теперь перегорожен, и Уайетт в нерешительности стоял перед ним под прицелом тауэрских пушек. Пересечь реку не представлялось возможным. После долгих сомнений и разного рода совещаний Уайетт со своим отрядом решил поехать к Кингстонскому мосту, откуда мог возобновить наступление на Лондон; его друзья, находившиеся в городе, обещали теплый прием. Поэтому на следующее утро Томас Уайетт отправился в путь в сопровождении отряда из полутора тысяч человек, а также нескольких орудий, добытых с медуэйских кораблей; в четыре часа пополудни его войско достигло Кингстона. Часть моста оказалась разрушена, а на противоположном берегу реки дежурила стража; стражники сбежали, и Уайетт приказал починить мост, используя пришвартованные неподалеку баржи. После переправы он вновь пошел в наступление на Лондон.

Между двумя и тремя часами ночи королеву разбудили со словами, что ее ждет баржа, чтобы отвезти в безопасное место — Виндзорский замок. «Ехать мне или остаться?» — спросила королева свое ближайшее окружение. Лучший совет она получила от испанского посла. «Если поедете, — начал он, — о вашем бегстве станет известно, город восстанет, Тауэр будет захвачен, а узников выпустят на волю. Еретики станут убивать священников, и Елизавету объявят королевой». Сила этого довода убедила Марию.

В девять часов утра Томас Уайетт повел своих уже изможденных солдат вверх по холму в Найтсбридж, однако королевская кавалерия расколола его войско неподалеку от Гайд-парк-корнер. Лишившись арьергарда, Уайатт тем не менее продолжал двигаться по дороге, известной теперь как Пэлл-Мэлл; небольшая толпа горожан собралась, чтобы посмотреть на его наступление, но не подавала виду. Лондонцы расступились, пропустив мятежников сквозь толпу. Некоторые из придворных были встревожены таким молчаливым одобрением, и вскоре по всему Уайтхоллу зазвучали крики: «Измена! Мы проиграли! Все потеряно!» Королева отвечала, что будет защищаться сама, если никто не станет драться за нее. Она с радостью умрет рядом с теми, кто служил ей верой и правдой.

Однако до этого не дошло. Томас Уайетт с остатками своего войска медленно продвигался по Стрэнду и Флит-стрит к старому городу. Но ворота Ладгейт оказались для него закрытыми. «Ведь я держал с ними связь!» — проговорил Уайетт в отчаянии. Он сел на скамью перед трактиром «Белль-Саваж-Ярд» (сейчас известен как «Белл-Ярд»), пока его соратники разбегались по аллеям и переулкам Ладгейт-Хилл. Когда часть королевской конницы подъехала к Уайетту, он отдал солдатам свой меч и был взят под стражу.

В первые дни после восстания на всех главных площадях Лондона, от Смитфилда до Тауэр-Хилл, установили виселицы. Некоторых мятежных солдат повесили прямо у дверей их домов. «Никогда еще свет не видывал столько повешенных, — писал французский посол, — сколько их вешают здесь каждый день». Хотя посреди этой бойни иногда преобладало милосердие. 22 февраля перед королевой предстали четыреста человек с удавками на шее, и все они были помилованы.

С момента восхождения Марии на престол леди Джейн Грей оставалась в Тауэре, и, если бы обстоятельства сложились несколько иначе, ее бы, несомненно, помиловали. Однако вероломство отца кардинально изменило положение Джейн. Королева ожесточилась против нее самой и всей ее семьи. Старый аббат Вестминстера пытался обратить девушку в католическую веру, но она не поддалась на его увещевания. По дороге на эшафот, расположенный на Тауэр-Хилл, Джейн тихо молилась; она спокойно взошла по ступеням и объявила собравшимся, что, хотя и нарушила закон, приняв корону, но была неповинна в дурных намерениях. Затем Джейн прочла 50-й псалом «Помилуй мя, Боже» и распустила волосы, позаботившись, чтобы они не падали ей на шею. «Молю вас покончить со мною скорее», — обратилась Джейн к палачу. Преклонив колени, она спросила его:

— Вы ведь не отрубите мне голову прежде, чем я положу ее на плаху?

— Нет, мадам.

Завязав глаза платком, Джейн попыталась нащупать плаху.

— Что мне теперь делать? Где она?

Один из свидетелей помог девушке, и она склонила голову. Ее муж, отец и дяди также были обезглавлены.

Оставался еще один человек, которому, несмотря на все подозрения, удалось избежать наказания. Ожидая развития событий, принцесса Елизавета находилась в безопасности в поместье Эшридж-Хаус, графство Хартфордшир. Стало ясно, что восстание Уайетта было задумано с целью возведения Елизаветы на престол вместо ее сестры, впрочем, доказательства участия принцессы в заговоре отсутствовали. Личных слуг Елизаветы допросили в Тауэре под угрозой повешения. Сама Елизавета сослалась на болезнь, но ее тоже вызвали в Лондон и уже 18 февраля доставили в столицу в паланкине. В знак своей невинности принцесса проследовала по улицам города вся в белом; по описанию испанского посла, ее бледное лицо «было исполнено гордости, высокомерия и презрения». Посол, равно как и его господин, настаивали на казни Елизаветы. По всему Лондону разлетелись сенсационные новости о чудесном голосе, раздававшемся из крепостной стены. Когда кричали «Боже, храни королеву», ответа не было; но стоило лишь воскликнуть «Боже, храни леди Елизавету», как в ответ звучало «Да будет так». Легковерность толпы поистине не имеет пределов. Естественно, «чудо» объяснялось всего лишь проделками служанки.

Королева отказалась увидеться со своей сестрой, и Елизавете предоставили покои во дворце Уайтхолл, где она находилась под пристальным наблюдением. Принцесса провела в заключении несколько недель, а в начале апреля ее допросил королевский тайный совет. Советники обвинили Елизавету в пособничестве мятежникам, но она с негодованием отвергла это заявление, упорно продолжая все отрицать. В конце концов советники решили, что ее следует перевести из Уайтхолла в Тауэр, и, когда принцессе об этом объявили, она впала «в глубокую скорбь». Несложно понять причины такого отчаяния. Ее мать была заключена в Тауэр незадолго до своей казни, да и саму принцессу вполне могла постигнуть та же участь. Попросив об отсрочке, Елизавета написала королеве письмо, в котором сетовала на судьбу: «Кажется, мое положение таково, что я признана виновной без ответа и достоверных доказательств, ибо без каких-либо четких оснований Совет Ваш по Вашему же повелению приказывает перевести меня в Тауэр, место более привычное для невинно осужденных изменников, нежели для верноподданных». Далее она заявляла, что «никогда не предпринимала, не советовала и не одобряла такого дела, которое могло бы причинить Вам какой бы то ни было вред».