Купец стоял молча, с непроницаемым лицом.

Наконец некоторым, наиболее рьяным парням, надоело ждать. И они кинулись к купцу. Александр как-то ловко взмахнул кнутом, и хлыст из бычьей кожи прошёлся по рубахам, разорвав их.

Толпа взвыла, собираясь просто затоптать нас. Купец заработал хлыстом, как голодный — ложкой. Щелчки бича следовали один за другим, удары были сильные, мощные. Такие, что если под удар попадал один человек, то его отбрасывало назад, а одежду рвало в клочья, обнажая исполосованную кожу.

Толпа сначала остановилась, затем стала медленно отступать, а потом и вовсе рванула назад. На льду реки остались треухи, варежки, клочки порванной одежды. Такого владения кнутом я ещё не видел. Один! Один бичом разогнал пьяную толпу. Я был удивлён без меры. У меня всегда профессионализм, в чём бы он не проявлялся, вызывал уважение.

— Александр, ты силён. Глянь-ко, один толпу разогнал.

— Так на кулачках мы бы вдвоём с ними не справились, не секиру же доставать.

Купец снова уселся в сани, сунув кнут под полог, и мы продолжили путь.

— Александр, а зачем тебе секира?

— Как зачем — от разбойного люда да лихих людей обороняться.

— Это понятно. Но почему именно секира, а не другое оружие? Секира тяжеловата, в бою не всякий мужик ею долго махать сможет.

— А я и не воин, в сечах не бывал. Секира мне от батюшки досталась. Мне нравится, от неё ни одна бронь не убережёт. Коли попал удар по ворогу, считай — не жилец. На том и стою.

У меня просто слов не нашлось в ответ.

Некоторое время мы ехали молча, переживая первое дорожное происшествие. Неплохой мужик купец этот, мне он нравился. И выпить может, и за себя постоять.

— Саш, а ты чего обоза попутного ждать не стал?

— Как ты меня назвал? — удивился купец.

— Сашей — ну, от Александра имя, дома обычно так называют.

— Дома меня Ксандром зовут.

— Хочешь — и я буду звать так же.

— Обоза я два дня ждал; ещё бы сидел, да ты удачно подвернулся, вот и решился я.

— Так ведь ты меня не знаешь, может я — тать.

— Не похож ты на татя. А одному ехать никак нельзя. Случись разбойники или ещё какая напасть — спину прикроешь или другую помощь окажешь. В пути русские люди помогать друг другу должны, коли веру блюдут.

— Верно мыслишь.

— А ты чего в лекари подался? От нужды?

Я удивился:

— Почему же от нужды?

— Ну вот отец мой и дед торговлей промышляли, мне ремесло передали, с нужными людьми познакомили.

— Нравится мне это дело — людей лечить, здоровье возвращать. Можно сказать — по велению сердца.

— Бона как! И что — кормит ремесло?

— А ты загляни в мой мешок, дозволяю.

Ксандр перегнулся с облучка, дотянулся до мешка, развязал и залез в него рукою. Вытащив пригоршню золотых и серебряных монет, ахнул.

— Похоже, не тем я всю жизнь занимался.

Бросил деньги в мешок, завязал его.

— Чего же с собой такие деньжищи возишь? Пустил бы в дело!

— Хотел пустить, часть уже потратил. Дом каменный в Пскове строил, да вот до конца не успел.

— Погоди-ка, недалеко от постоялого двора дом из белого пиленого камня стоит. Стены и крыша есть, но без окон. Твой?

— Мой.

— Хорошие хоромы будут. Я уже смотрел на него — красив и ладен, глаз не отвести. Я уж думал про себя — повезло человеку. А ты вон со мной из Пскова уезжаешь. Стало быть — не такой ты и везучий.

— Ага, белая полоса в жизни, потом чёрная. Тестя убили — отомстил, потом жена выгнала. Точно — неудачник.

— Не унывай, не вешай носа. Уныние — грех.

Так мы и ехали до вечера, разговорами скрашивая

дорогу. На ночь остановились на постоялом дворе.

Через три дня были в Великих Луках, а потом — Ржев, Можайск… К концу третьей седмицы мы въезжали в Москву. Ксандр сразу предупредил:

— Возьми свой мешок из саней и рот не разевай. В Москве народ шустрый — коня из-под тебя уведут, и не заметишь. Лучше бы её вообще проехать, пока не вечер.

Так и сделали, хотя это было непросто. Улицы узкие, кривые, народом запружены. Но Ксандр дорогу знал, и часа через три мы уже выезжали из городских ворот.

По Владимирскому тракту почти непрерывно тянулись сани, ехали верховые. Такой же поток шёл в Москву. Отстроилась Москва после пожаров, каменных домов много появилось, но и бревенчатых изб хватало. Новых, желтевших ошкуренными брёвнами до следующего пожара.

Мы отъехали вёрст на пять — ещё виднелись купола московских храмов, — как начало смеркаться. Вовремя подвернулся постоялый двор, где и заночевали.

Так, хоть и неспешно, но непрерывно двигаясь, к концу недели мы подъехали к Владимиру. Купец, завидев городские стены, встал во весь рост на облучке и заорал:

— Дома!

Мой Орлик от испуга аж в сторону шарахнулся, а Ксандров битюг только ушами запрядал и продолжал тянуть ровно. Наверное — дом чуял, конец дальнего пути.

Мы миновали городские ворота, где Ксандр заплатил мыто стражникам.

— Ну что, Ксандр, давай прощаться?

— Как «прощаться»? Не по-людски будет. Ко мне едем — покушаем домашнего, в баню сходим, а то я запаршивлю скоро, отоспимся. А там уж решай — что делать. Может, и я чем помогу.

Так и сделали.

Дом у Ксандра оказался хлебосольным. Жена встретила мужа радостно, меня — приветливо. Быстро собрала на стол, пока купец товары из саней в подклеть сносил. Слуга кинулся печь в бане топить, воду греть. Время провели за рассказами жене о путешествии, попутно подъедая угощение.

— Ты не налегай на еду, Юра. В баню сытым лучше не ходить. Вот помоемся, тогда и поесть от пуза можно, и выпить.

Вошёл слуга, объявил:

— Банька готова!

Я достал из своей сумы чистое исподнее, и мы отправились в баню. Банька приятно удивила: чистый предбанник, парная, моечная. Везде выскобленные до желтизны полки, чистота, запах дерева. Пахло распаренными вениками. Ксандр щедро плеснул на каменку квасом, и нас окутало облако пара, вкусно пахнущего хлебом. Я и сам люблю русскую баню, но Ксандра перещеголять было невозможно. Он лежал на самой верхней полке и кричал:

— Поддай парку!

А у меня от жара аж волосы трещали, хотя на голове войлочная шапка была.

Я сдался первым — выскочил в моечную, ополоснулся тёплой, а потом холодной водичкой, и уселся в предбаннике. А тут на столе — холодный квас и холодное же пиво в запотевших горшках, рыбка вяленая и копчёная.