Примерно в это время британский адмирал Харпер опубликовал свое исследование битвы при Скагерраке, «Загадка Ютландии». По просьбе Гитлера Рудольф Гесс сделал ее перевод, который Гитлер и прочитал в один присест, с обеда и до рассвета следующего дня. Он постоянно держал под рукой британский справочник по боевым кораблям и его немецкий аналог. Благодаря постоянному чтению и исключительной памяти он смог приобрести широкие познания в этой сфере, которые дали ему прекрасную базу для вынесения суждений по тем или иным флотским вопросам. В некоторых отношениях он превосходил даже признанных экспертов, был восприимчив к тем предложениям и докладам, которые я делал ему, и всегда внимательно выслушивал мои слова. Очень часто я находил взаимопонимание с ним куда проще, чем с военным министром фон Бломбергом, который зачастую рассматривал военные проблемы с точки зрения своего собственного рода войск, пехоты.

Очень скоро я убедился в одном: Гитлер не согласен со многими политическими линиями предыдущих десятилетий и он извлек из них те же самые уроки, которые сделали и мы на флоте.

Одной из основ его политики, как он неоднократно повторял нам, было то, что мы никогда больше не должны вступать в гонку вооружений с Англией, но должны прилагать все возможные усилия, чтобы установить с ней тесные и дружественные связи. Поэтому в отношениях с Англией он был предельно осторожен. По этой причине и мне тоже приходилось умерять те или иные мои суждения и программы в гораздо большей степени, чем мне этого хотелось. В особенности в отношении конструирования кораблей, которые мы планировали строить для замены наших «карманных» линкоров. В нашей строительной программе на очереди были два следующих линкора – «Шарнхорст» и «Гнейзенау», и лишь после долгого обсуждения и множества аргументов Гитлер согласился на то, чтобы снабдить их тремя башнями артиллерии главного калибра вместо первоначально запланированных двух. Но он решительно отклонил наше предложение увеличить калибр этих орудий с 285 мм до 380 мм. Такое решение буквально обескуражило меня, как и тот пункт в морском соглашении, который устанавливал мощь нашего флота в размере только одной трети от мощи британского флота.

Однако решение Гитлера ограничить наш флот по отношению к флоту Англии укрепило мою убежденность в том, что он намерен следовать той умеренной и осторожной внешней политике, которая была бы разумным отражением состояния дел на мировой арене.

Что же касается моих обязанностей командующего флотом, то Гитлер предоставил мне полную свободу действий. Проявляя острый интерес к типам кораблей, их вооружению и прочим техническим деталям, он весьма редко тем или иным образом вмешивался в жизнь основных структур военно-морского флота. Это относится к боевой учебе, образованию и несению службы, а также к юридической системе флота. Ни разу в начале своей деятельности как политика не попытался он оказать какое-либо влияние на отбор или назначение кадров, не допустил даже намека на какие-либо свои личные предпочтения. Поступи он так, я твердо отверг бы его поползновения, поскольку командующий одним из видов вооруженных сил несет полную личную ответственность за все.

Впечатление, которое Гитлер произвел на меня в тот период, было таким же, что и у всех остальных моих сограждан, – выдающегося человека и прирожденного лидера. Его познания, полученные интенсивным самообразованием, были обширны и разнообразны. Он не только хранил в своей памяти все эти разнообразные сведения, но и усваивал их, а его способность немедленно проникать в самую суть проблемы и сводить даже самые запутанные вопросы к общему знаменателю просто поражала. Он мог излагать свои мысли ясным и доступным языком, в таких словах, которые были максимально доступны пониманию того или иного слушателя. Неудивительно, что немцы приняли его не только с надеждой, но и с твердым убеждением в том, что он сможет вывести их из депрессии и нищеты, возникших в результате Версальского мира, и были готовы предоставить ему любые полномочия, необходимые для этого.

Как во время частных, так и общественных мероприятий Гитлер всегда оказывал мне уважение, соответствующее моему положению и возрасту. Он внимательно выслушивал меня, даже если взгляды, которые я излагал, не совпадали с его собственными, – и с самого начала наших взаимоотношений я взял себе за правило обращаться к нему открыто и искренне, ничего не скрывая. При этом я никогда не избегал дискуссионных тем и стойко сражался за то, что считал идущим на пользу флоту.

Все это было столь же верно и в отношении любого другого флотского офицера, которому случалось делать доклад Гитлеру. Когда, в моем присутствии, капитан 2-го ранга фон Харсдорф с крейсера «Карлсруэ» докладывал Гитлеру о дружественных приемах, оказанных его кораблю во время заграничного похода, он в ходе доклада упомянул о некоторых неприятных проблемах, создавшихся по вине иностранного отдела нацистской партии. Гитлер не только спокойно выслушал это сообщение, но и обещал немедленно принять соответствующие меры.

Даже в ходе моих сражений с Герингом по поводу создания морской авиации я порой чувствовал, что Гитлер внутренне соглашается скорее со мной, чем с Герингом.

Поначалу я старался организовывать регулярные встречи с Гитлером, чтобы иметь возможность держать его в курсе потребностей флота, а также хода их разрешения.

Время от времени я даже просил его отобедать со мной, поскольку это давало мне возможность за обедом откровенно обсудить с ним те или иные флотские проблемы, вместо того чтобы представлять их ему при посредничестве военного министра. Но со временем я стал ощущать, что слишком тесное личное общение с Гитлером имеет свои опасности. Прежде всего, Гитлер обладал почти роковым очарованием, удивительной способностью располагать людей к себе. Я часто наблюдал, как под его обаяние подпадали даже наиболее стойкие и скептически настроенные личности – и не только немцы всех классов общества и профессий, но также и иностранцы. Даже иностранные дипломаты не были исключением.

Гитлер обладал почти непостижимым шестым чувством в определении того, сколь далеко он может зайти в своих отношениях с другими. Однажды, уже в более поздние годы, когда между нами назрели серьезные разногласия, мне пришлось делать ему доклад, суть которого полностью расходилась с его желаниями. Для себя я решил быть резким в своей оппозиции, но он принял меня с такой сердечностью и с такой готовностью выслушать, что я почувствовал, как почва уходит из-под моих ног. Эта замечательная способность личного очарования, мне кажется, была важным фактором его успеха.

Хотя мое сопротивление этой атмосфере очарования было поначалу чисто инстинктивным, с течением времени я пришел к твердому убеждению по мере возможностей избегать встречи с ним. Моя духовная независимость была крайне важна для меня, лишившись ее, я не смог бы исполнять свой долг. Поэтому я стал ограничивать свои визиты, за исключением тех, когда мое личное присутствие было совершенно необходимым. Но, даже совершая их, я докладывал лишь по точно определенной повестке дня и только по тем проблемам, по которым я хотел бы получить определенное решение.

Гитлер обычно придерживался предмета дискуссии, задавая вопросы, демонстрирующие его живой интерес и часто касающиеся деталей. Весьма редко он начинал обсуждать те вопросы, которые выходили за круг проблем, решаемых отделом, в котором работал докладчик. Лишь по прошествии некоторого времени я понял, что это не личная его особенность, но часть сложившейся системы. Его стремлением было держать различных своих подчиненных строго отдаленными друг от друга, так, чтобы они никогда не смогли выступить единым фронтом. И соответственно каждый отдел должен был вырабатывать свое решение индивидуально. При такой постановке дела никто не мог поднимать вопросы, входящие в сферу компетенции другого ведомства. Если кто-то и пытался это сделать – как, по некоторым поводам, пытался я, – Гитлер, располагавший гораздо более обширными источниками информации, имел наготове такое множество убедительных доводов, что этому человеку оказывалось не так-то легко спорить с ним.