Громкое «браво» раздалось кругом при этих словах Шамфора, что доставило ему, по-видимому, большое удовольствие.

– Дело не так плохо, как кажется, – возразил аббат, с величайшим спокойствием выдвигая новую фигуру. – Вот слон; им уничтожается всякая опасность для короля и королевы со стороны простых фигур.

– Слоны не могут уже спасти монархов, – отвечал Шамфор значительно. – Они ведь царедворцы и двигаются всегда лишь в косом направлении. Погибают же при появлении первого попавшегося коня.

– Этот ваш конь, подобно философу-маркизу настоящей эпохи, – возразил Черутти с некоторой досадой, – является совсем некстати. Но выступаю против него пешкой, чтобы вы не думали, господин Шамфор, что королевская власть совсем уже покинута народом.

– Это меня нимало не тревожит, беру за это конем вашего слона, – с живостью возразил Шамфор. – Конь становится перед вашей королевой. Если же она захочет взять его, то попадает неминуемо в пасть находящейся под нею башни.

– Вижу, что вы опасный партнер, – заметил аббат. – Мне, кажется, придется сдаться. Но победит ли и на самом деле народная партия, кто знает! – прибавил он, смешивая фигуры.

В эту минуту загудел колокол церкви Богоматери, возвещая о выходе процессии. Эти торжественные удары были так внезапны и могучи, что Шамфор почти вздрогнул от испуга. Составив шахматную доску на пол, он вспрыгнул на стол, чтобы лучше видеть поверх заполнившей улицу толпы. Высокий аббат, встав на стул, уверял, что он уже видит вдали начало шествия.

– Вот дошедшие до наших ушей удары колокола 1789 года! – сказал Шамфор аббату. – Колокол этот прозвучит во всех странах и над всеми народами. Торжественный, многозначительный звон этот говорит уже вам, Черутти, что народная партия победила или хочет победить, а это одно и то же. Воля народа вместе с тем всегда и действие его. Колокол этот звучит не только для всех народов, но и для всех времен, потому что им огласятся будущие времена.

Тут раздались торжественные, прекрасные мелодии музыкальных хоров, расставленных на определенном расстоянии один от другого. Звуки военных маршей, дробь барабанов, громкие трубы – все это смешивалось с величественным, стройным церковным пением.

Шествие приближалось. Начинало его легкими и быстрыми шагами версальское духовенство, имея посредине королевскую капеллу. За ним шли депутаты третьего сословия, или общин, как называли их более осторожные. Все они были в черном одеянии с накинутой поверх шелковой черной пелериной и белым батистовым галстуком. Одно уже число их, доходящее до шестисот человек, представляло в процессии ее главную составную часть, а их однообразное черное одеяние производило необычайно строгое, почти страшное впечатление. Шествовали же эти люди такою твердою поступью, с таким спокойствием и энергией, что вполне оправдывали придаваемое им в этот день значение, как ядру сословия граждан.

При появлении третьего сословия вся собравшаяся на улице масса народа разразилась невероятно радостными восклицаниями. Хлопали в ладоши, бросали вверх шляпы, выражая свою радость всевозможными возгласами. Из окон и с балконов дамы махали белыми платками; на всех лицах отражалась гордость и ликование, и у многих на глазах блестели слезы восторга.

– Вот третье сословие! – сказал Шамфор, в радостном возбуждении обвив рукою шею аббата. – С каждым его шагом сердце мое бьется так, как он бьется только у жениха при виде своей невесты. Это третье сословие не есть сословие, но вся нация. Из оставшейся отверстой расщелины земли оно вышло сразу на свет божий, как дитя свободы и любимец солнца, и теперь никто счастлив быть не может, пока оно им не будет!

– Упадете с вашего шахматного стола, Шамфор, если будете так волноваться! – воскликнул аббат Черутти, поддерживая своего друга. – А-а, наконец-то я вижу и нашего друга Мирабо, красиво и твердо выступающего среди членов третьего сословия. Но почему он не в одинаковом с ними костюме? Почему наш гениальный друг остался в своем дворянском одеянии среди черных пелерин, с которыми он имеет честь представлять третье сословие?

– Черное платье предписано лишь для мещан третьего сословия, – возразил Шамфор. – Мирабо к тому же не любит менять костюма. Но зато шествует он под руку с Жераром, этим геркулесом, крестьянином-бретонцем, сделавшимся апостолом свободы своего края. Сегодня Мирабо празднует одновременно торжество всех своих страданий. Смотрите, как народ со всех сторон теснится, чтобы видеть его, и только его. Еще издали его искали и высматривали. Народ пальцами указывает на него, а устами шепчет его имя. Браво, Мирабо! Наконец-то ты достиг солнечной высоты, на которой мы давно хотели тебя видеть. Чего только не пришлось тебе вынести! Но во всех твоих страданиях ты был вместе с тем товарищем по страданию народа, и теперь он делает из своего товарища по несчастью своего героя. Будь счастлив, Мирабо!

– Несомненно, что его имя сделалось самым популярным во Франции, – сказал аббат, следя глазами за проходившим Мирабо. – Обо всех его приключениях молодости, о борьбе с тираном-отцом, о его заточениях и тюремных муках, о его любовных похождениях в народе рассказываются замечательные истории, подобные тем, что приписываются сказочным героям и рыцарям. Мирабо неизвестно как стал национальной фигурой, и, конечно, величайшие деяния этого столетия будут связаны с его именем.

– Многое на свете зависит от имени, – возразил Шамфор задумчиво. – Имя «Мирабо» стало любимым и ненавидимым. И то, и другое поможет ему попасть в историю. Еще третьего дня он опять дал аристократам повод себя возненавидеть. Когда, согласно предписанию, три сословия должны были представляться королю в замке, Мирабо был первым, выразившим неудовольствие третьего сословия по поводу сделанной крайне оскорбительным для народа образом разницы между сословиями. В то время как дворянство и духовенство были приняты в кабинете короля, а депутаты общин – после долгого ожидания в темном и узком коридоре – в особой зале, Мирабо тотчас же, с крайнею горячностью, предложил повергнуть к подножию трона протест против такого обидного различия. Когда же король вошел в залу и, обращаясь к депутатам с речью, покрыл голову, Мирабо первый также надел шляпу и этим подал всем многозначительный сигнал о наступлении нового времени общей свободы, так как до сих пор покрывать голову в присутствии короля было преимуществом лишь двух первых сословий.

– Я слышал об этом, – ответил Черутти. – Согласно полученным от избирателей инструкциям третье сословие не должно было допускать никакого преимущества двух первых сословий ни во время церемоний, ни по этикету. Но мужество положить начало требовало, конечно, такого Мирабо. Смотрите, вот уже сверкает, приближаясь к нам, дворянство! Это настоящая демаркационная линия, протянувшаяся между благоразумным черным третьим сословием и расшитым золотом, покрытым кружевами и с перьями на шляпах дворянством.

Сто пятьдесят депутатов дворянства проходили теперь в своих пышных рыцарских костюмах, но громкие крики толпы «Да здравствует третье сословие!» все еще не умолкали. Когда же вполне развернулось шествие дворян, то водворились полные, почти грозные тишина и молчание, сопровождая прохождение разодетых господ.