С трудом и многочисленными нарушениями правил дорожного движения, обусловленными только лишь номинальным присутствием водителя в кабине, медлительная бэха всё-таки доползла к своему временному приколу под сенью могучего вяза.

Шаманский лагерь заметно опустел, но половина тентов, трейлеров и палаток всё ещё стояла на своих местах.

Эвелин что-то взахлёб рассказывала Косте, когда они шли к заветному пятачку, а у него в голове свербела только одна мысль: «Я не могу жить без этой девчонки. Я искал её чудовищное количество лет! Мне плевать на все звёздные миссии и великие предназначения. Они не стоят и одного её вздоха. Пусть всё идёт, как идёт, но я, не задумываясь, убью каждого, кто только попытается нас разлучить…».

На улице уже заметно стемнело, и, едва они оказались у палаток, Костя тут же бросил рюкзак и пакеты с едой в примятую от недавних посиделок траву. Девушка нежно посмотрела на него.

— Я люблю тебя, Эвелин… — как бы ломая последние барьеры в его сознании, прошептали Костины губы.

Видимо, энергия глубинного, выстраданного чувства настолько мощно и настолько подлинно рванулась наружу с этим признанием, что на глазах у Эвелин неожиданно выступили слёзы. Она подошла к нему вплотную, очень медленно провела ладонью по его щеке — с таким благоговением настоящие ценители искусства обычно ласкают антикварные шедевры — затем обняла Костю за шею и поцеловала так нежно и крепко, что у него от наплыва эмоций закружилась голова.

— Где же ты был всё это время?.. — пьяным от страсти голосом шепнула она через несколько минут, с трудом позволив их губам разъединиться. — У меня возникло ощущение, будто я сегодня родилась заново и увидела мир — таким, какой он есть на самом деле. А до этого словно и не жила вовсе…

Им едва хватило терпения закончить и без того крайне лёгкий, симплифицированный ужин: иные, более возвышенные намерения не дали «высокодуховным сущностям» прельститься низменным, желудочно-кишечным эпикурейством. Аппетит у обоих сделался до такой степени мизерным, что они в секунду утолили его парой глотков яблочного сока, вприкуску с диетическими крекерами и поделённой на две части маленькой упаковкой варёной колбасы, наподобие докторской. Пиво и прочая снедь были отложены до более спокойных времён.

— Костиа, — с улыбкой заговорила Эвелин. — Миша успел много рассказал о тебе, пока ты занимался делами. Его слова даже чуть-чуть испугали меня. Нет, ты только не подумай, испугали не в том смысле, что мне захотелось от тебя отдалиться — как раз наоборот! Ты мне ещё в Ватерхаусе, очень понравился. Я тебя часто вспоминала в ашраме. Скажи, ты не будешь обижаться за то… — она на секунду запнулась. — Ну, в общем за то, что мы с Флорисом решили тебя немного проверить?

— Проверить?! — нахмурился Костя и тут же широко улыбнулся. — Ах, вы бесстыжие театралы!

— Да нет, ты не так понял! Мы ничего ужасного не замышляли, только условились ещё в Генте, что сядем на заднее сиденье в твоей машине, а Жаклину отправим к тебе в компанию. Чтобы посмотреть, как ты будешь реагировать. Из-за твоих телефонных выкрутасов я не была до конца уверена, что у тебя это действительно серьёзно в отношении меня. И потом… за мной каждый день кто-нибудь пытается приударить; несколько раз я уже побывала в очень неприятных ситуациях… Ну, в общем, ты меня понимаешь.

— Эвелин! Чем больше я на тебя смотрю, тем меньше у меня остаётся желания что-либо понимать вообще.

Девушка немного помедлила с ответом.

— Я хочу тебя, Костиа… — прошептала она в конце концов и умоляюще посмотрела на него.

— У тебя было много мужчин?

— А как ты сам думаешь?..

Через минуту они уже страстно лобзали друг друга, катаясь по маленькому прямоугольнику земли под низким сводом бывшей девичьей палатки. Прямоугольник был тщательно укрыт, во избежание непосредственного контакта с холодом и сыростью, двумя широкими пляжными полотенцами. Нехитрые одеяния обоих, включая нижнее бельё, пестрели у входа в брезентовый альков, точно рваные остатки новогоднего фейерверка.

Эвелин была не просто великолепна в сексе. По технике она ни чуть не уступала Оксане — до этого момента самой талантливой Костиной партнёрше. Что же до её умения чувствовать тончайшие желания и отслеживать любые эмоционально-физиологические сдвиги в душе и теле сексуального визави, то на Костиной памяти оное вообще не знало себе равных.

Эвелин доводила его почти до оргазма своими изящными ласками, не делая при этом ни одного лишнего движения, а потом, перед самой кульминацией, вдруг почему-то ослабляла темп, и в результате этого заблудившееся Костино сознание неожиданно понимало, что теперь уже он вовсю ласкает её возбуждённую, горячую плоть руками, губами и языком.

Это был не секс. Это был виртуозный, чарующий танец, от которого сладко кружилась голова, и стройным, волнующим хором пели все мышцы и нервы. Костя не чувствовал своего тела, не улавливал, каким образом менялись все эти бесчисленные позы. Он целиком отдался бурному, мятежному потоку совершенной грации и пластики, волшебной, звенящей стремнине удовольствия.

Эта девушка была средоточием великой тайны, необъяснимой, метафизической сингулярностью. В неё хотелось погружаться до полной потери массы и возраста, как в омут бесконечной нирваны, где переспелое земное «я» уже не может существовать. При каждой ноте её глухих и протяжных стонов у Кости перехватывало дыхание, и он понимал, что его тело больше ни коим образом ему не принадлежит. Ведь ни один мужчина на свете, будь он хоть трижды гигантом, не продержался бы в таких условиях дольше пяти минут. Для него же это первое соитие длилось тогда целую вечность.

Какая-то громадная сила двигала Костиным телом, заставляя его переживать нечеловеческое блаженство, наполняла всё его существо мощнейшим зарядом сладострастия и, в то же время, не давала этому заряду ни единого шанса прорваться наружу.

В обычном понимании этого слова, Костя не мог даже думать. Его вообще не было — ни как личности, ни как отдельного, имеющего физические границы живого субъекта.

Гулкое, сотрясаемое повторными конвульсиями, но всё же заметно отдохнувшее во время ментального небытия сознание отчётливо вернулось к нему, когда Эвелин точь-в-точь повторила свой тантрический оргазм.

— Ой… — испуганно прошептал Костя от внезапной мысли, что кончает вместе с ней и делает это не менее бурно и эффектно. Принимать какие-либо контрацептивные меры было уже поздно.

— Не волнуйся! — шепнула ему через некоторое время Эвелин. — Кроме всего прочего, Миша поведал мне, что апреле следующего года у нас с тобой родится сын, и зачатие произойдёт именно в сегодняшнюю ночь…

Жестоко яркое, почти убийственное ощущение блаженной нереальности подобных слов апокалипсическим трезубцем шарахнуло по Костиным мозгам.

— Так ты… — запинаясь, начал он и тут же поймал себя на том, что у него зуб на зуб не попадает от волнения. — Ты согласна быть моей женой?

— Глупый… — нежно улыбнулась ему Эвелин. — Не зря Миша сказал, что, обладая великим даром и накопив невозможные для простого смертного знания, ты уже много лет играешь в прятки с самим собой, отказываешься видеть, кто ты есть на самом деле.