Пошил себе Билл темный шерстяной костюм-тройку, жилет из того же материала. Бывало, часам к шести собирается группа около «памятника Пушкину», так тогда городскую Доску почета называли. Теперь на этом месте настоящий памятник Пушкину стоит. Доска была громоздким мраморным сооружением со ступеньками, с мраморной площадкой, окруженной мраморными перилами. Стоим трепемся, курим, тогда все курили, девушек разглядываем и оцениваем.

Кто отходит, кто присоединяется, кто-то отойдет прошвырнуться, глядим, а он уже с девушкой, идут куда-то. Время к восьми.

— А где Билл? Кто-нибудь его сегодня видел?

На мраморной площадке возня, и оттуда заспанный, с крошками табака в бороде спускается Билл:

— Кому я нужен?

— Билл! Где ты все время был?

— Так вот же здесь на этой поощадке спав с пяти часов.

В костюме-тройке. Лето, дикая крымская жара, парни в одних майках, да и девушки приоткрываются сколько могут, только Билл в шерстяном костюме-тройке и босиком. Обязательно босиком.

— Билл, тебе в костюме не жарко?

— А ты видел, в чем узбеки ходят? У них еще жавче.

— А босиком? В костюме и босиком…

— Да, тут пвоблема. Пока по Бводвею пвойдешь, все ноги оттопчут.

Вот теперь пора о фокусе с носками.

Подходит какой-то незнакомый хмырь:

— Ты Билл?

— Тебе кто-то на меня показал, ну, значит, я.

— Говорят, у тебя носки на резинках есть.

— Тии уубля пава.

Минимальная зарплата тогда была 45 рублей в месяц, нормальная — около ста.

Чтобы записать этот торговый диалог, понадобилась минута. В жизни было много дольше. Билл выдерживал долгие паузы, например, долго рассматривал клиента. Без презрения, но тщательно, или… В какой-то момент он начинал представление. Медленно поворачивает свою голову набок и выхватывает губами сигарету. Много раз я видел этот фокус, знаю его секрет, но не всякий повторит.

За отворотом пиджака слева был пришит незаметный спереди карманчик ровно на две сигареты, они торчали из этого карманчика и были заподлицо с отворотом. Я видел, как он тренировался. Билл был упорным, может быть даже волевым. Он тратил много времени и сил для пустяка, неповторимого трюка, но на самом деле для нетленки, чтобы его помнили, о нем говорили. Можно было сидеть читать, разговаривать, даже заниматься любовью, пока Билл часами раз за разом, сотни, тысячи раз пытался одним движением всосать сигарету из мешочка. Через час и сотен проб — первая удача, через два часа — полный успех.

Итак, одно движение головы набок и возвращение уже с сигаретой в зубах. Замечали, как изменяются люди, если им без предупреждения показать фокус? Они просыпаются. Они выходят из того состояния, в котором привыкли быть, жить, в новое.

— Ну — ка, ну-ка еще раз!

Еще? Пожалуйста. Билл запускает руку в свою густую бороду и вытаскивает из нее спичку. Я потом тоже носил бородку, не такую пышную, и тоже, подражая Биллу, прятал там несколько спичек, удивлял друзей, но у Билла в бороде помещалось две коробки.

— Можно больше, — смеялся Билл, — но не нужно, отсыеевают.

Эту спичку он на глазах проснувшегося клиента засовывал в карман и вынимал оттуда горящей. Горящей и торчащей вверх как факел на большом пальце руки. Этот фокус, не совру, пробовали делать все мои друзья без исключения, и в хорошую погоду у многих получалось. Билл затягивался, выпускал дым густыми кольцами, и они догоняли одно другое, становились концентрическими…

— Цвет?

К этому времени клиент был уже полностью готов.

— Красные есть?

Билл засовывал руку в карман, пальцами отсчитывал сложенную заранее радугу.

— Такие?

— Здорово! А красные, но поярче?

Снова ковыряние в кармане зрячими пальцами.

— Такие?

— У-у-ух ты! Беру обе пары. А черные есть?

— Такие?

Рекорд терпения и максимум труда Билл вложил во время Московского фестиваля. Стиляги, московский безголовый молодняк готовы были заплатить сколько угодно за иностранное барахло, а уж за виски… Никто не знал, каково оно на вкус, только слово. Билл:

— Я нашев нестандавтную бутывку и тиидцать часов, Оодос (я в его произношении), тиидцать часов, паактически без сна и отдыха иисовал все тии этикетки: бойшую, веехнюю и заднюю. Чистая фантазия, я и сам паактически всего паву ааз видев этикетки от виски. Все. Начиная от названия. Когда кончив, спина не аазгибалась. Налил туда чай, какие-то остатки водки, закупооив, залив суйгучем, запечатав вот этим певстнем и поодал за какие-то тиидцать уублей. Тиицать уублей за ттицать часов уповного тууда. Не считая затаат на кааски… Госудавство бы за такой тууд запвативо бы бойше. Пвавда, за эту бутывку дуачье чуть ли не даались. Не жалею! Не деньги важны, азавт одувачить дуваков (сейчас бы сказали: лохов).

Деньгами Билл действительно не дорожил. Если удавалось обмануть на приличную сумму, он зазывал в ресторан и гулял на все. Приглашал подряд всех, кого встречал по дороге, иногда мерзавцев и поганок, но зато его любил весь город.

Однажды, только однажды, я был не только свидетелем, но всю ночь помогал ему. Завезли китайские рубахи. Жесткий материал, примитивный покрой, рабочий цвет.

3 рубля. Очень дешево. Он сбегал туда, одолжил у этого, не забыл и меня, хотя у меня как всегда не было ни копейки. Купил 30 рубах.

— Зачем тебе?

— Оодос, ты ни хеена в бизнесе не понимаешь, иди умные книжки читай. А если хочешь, помоги, мне одному не спаавиться.

Принесли весь тюк к нему домой. Сначала красили в черный цвет, как раз был пик моды на все черное среди пижонов. Именно этим я всю ночь и занимался. Много работы. Краска ненадежная, красили по два раза. Потом сушка, Билл сам гладил каждую, мне не доверил, потом по-особому сложил и все разложил в целлофановые пакеты. Отечественных тогда еще не выпускали, импорта было мало, но Билл, все, что может пригодиться, копил, бережно хранил. Пакеты были от брюк, косметики, женского белья, черте-те от чего.

Билл непрерывно хохотал, укладывая рубахи по пакетам. Я стыдил его:

— Первый же покупатель тебя поймает.

— Оодос, я уже говоиил тебе, ты ни хеена в бизнесе не понимаешь. Я же не тебе поодаю, а идиотам, им даже сама вещь не нужна, только вот этот пакет, лейбл.

Да, лейбл. Их у него было куда больше, чем пакетов, сотни. Маленькие и большие, разных цветов, разными шрифтами. Коллекция. И он не поленился каждой рубахе с лейблом «Дружба» пришить новые, американские.

На следующий день он продавал на Пушкинской эти рубахи, я стеснялся подойти к нему. Уходили, улетали по 18–22 рубля. Навар получился большой. Билл щедро поделился.

Как-то он купил и отвез в