«Начать бой с неприятелем». Казалось, от грома российских пушек треснул небосвод. Артиллеристы в упор двойными зарядами поражали турецкие корабли.

— Не подведи, Авдотья! — кричали они в азарте.

Ни одно ядро, ни один книпель не пропали даром! Палубы вражеских линейных кораблей в мгновение ока превратились в месиво из щепы, исковерканного железа и растерзанных тел. А пушечные жерла уже заглатывали новую партию зарядов. Турки, не ожидавшие такого удара, растерялись, огонь их сразу ослаб. А в боевую линию тем временем входили корабли кордебаталии: «Иануарий», «Три Иерарха», «Ростислав».

Из журнала капитан-командора С. Грейга: «Вдруг началась с турецкого флота по-нашему жесткая пальба. “Европа” вступила в бой, который в половине первого часа сделался общим. “Евстафий”, на котором был наш заслуженный адмирал Спиридов, с несказанным терпением и мужеством выдерживал все неприятельские выстрелы, подходя к ним ближе; а пришед в меру, зачал производить свой огонь без умолка с такою жестокостью, что неприятель оттого великий вред почувствовал [в отличие от журнала Грейга в сообщениях Орлова приподнимается роль адмирала Спиридова]. Однако ж ядра неприятельские с разных кораблей, противу его устремляющихся, не переставали осыпать его. Тут вступил в сражение и корабль “Трех святителей”, также и “Януарий”, выдвинувшись вперед из своих мест. По сем стал сражаться и корабль главнокомандующего, называемый “Трех Иерархов”, за которым последовал “Ростислав”, на коем находился князь Юрий Долгоруков. Корабли же команды Эльфинстоновой по положению своему были в некотором отдалении. Удар за ударом выстрелов пушечных, сливаясь, беспрерывный гром производили. Воздух, наполнен будучи дымом, скрывал корабли от вида друг у друга так, что и лучи солнца померкли. Свист ядер летающих и разные опасности представляющиеся и самая смерть, смертных ужасающая, не были довольно сильны произвести робости в сердцах сражавшихся с врагом...»

Стремясь лишить русскую эскадру маневра, неприятель метил в такелаж и паруса, наши, наоборот, лупили в корпус! Набирая ход, «Европа» уверенно проходила один турецкий корабль за другим, выдерживая с каждым из них жестокий поединок.

Подле Клокачева на шканцах — лоцман Анастасий Марко. С начала боя боцман не проронил ни слова. И вдруг, сорвавшись с места, он бросился к Клокачеву.

— Камни, впереди камни!

Прямо по курсу в глубине чернели обросшие колышущимся лесом водорослей подводные скалы. А сзади, не сдерживая хода, уже наваливался «Евстафий».

— Руль лево на борт! — мгновенно отреагировал Клокачев. — К повороту!

Рулевые отчаянно крутили штурвальное колесо. Каменная гряда прошла мимо.

— Шкоты, галсы отдать! Гитовы подтянуть! «Европа» поворачивала оверштаг, ложась на обратный курс.

— Пронесло, Господи! — крестились на палубе корабля. Изловчившись, Клокачев поймал грот-марселем порыв ветра и сумел сохранить ход. По левому борту стоял треск: то в неистовстве сражения ломился вперед «Евстафий». Взбешенный своеволием капитана «Европы», Спиридов кричал что есть мочи:

— Клокачев, поздравляю матросом!

Адмирал, безусловно, был прав, морской устав велел однозначно: «Линию держать под штрафом смертной казни». Но выяснять отношения было некогда, «Европа» спешила назад, чтобы, вступив в боевой строй, вновь принять участие в баталии.

Теперь передовым в боевой колонне русских кораблей оказался «Евстафий», на который турки и сосредоточили всю мощь своего огня. Флагман авангарда сражался сразу с тремя неприятельскими кораблями.

«Адмирал Спиридов с несказанным терпением и мужеством выдерживал все неприятельские выстрелы, подходя ближе, а пришед в меру, зачал производить огонь без умолку с такой жестокостию, что неприятель от того великий вред почувствовал», — писал один из очевидцев сражения.

Безостановочно ревели пушки. В жарком пламени сгорали клочья парусов. Все смешалось.

«Непроницаемый дым покрывал сражающихся, но еще более он сгустился на батареях кораблей и своим смрадом и едкостью слепил глаза. В этой духоте и темноте, мгновенно освещенной пламенем выстрелов, гудели ядра, разбивая все при своем полете, нанося смерть и увечье от обломков и осколков. За грохотом, гулом и шумом, которыми обыкновенно сопровождались сражения, не слышны были человеческие голоса... не было возможности освежить воздухом напряженные силы».

Залп следовал за залпом. Пока турки делали один выстрел, русские артиллеристы успевали дважды, а то и трижды поразить цель.

Люди валились от изнурения. Кончилась питьевая вода, и, падая на колени, матросы жадно лизали ядра...

Из донесения Алексея Орлова: «“Евстафий”, на котором был наш заслуженный адмирал Спиридов, с несказанным терпением и мужеством выдерживал все неприятельские выстрелы, подходя к ним ближе; а пришед в меру, зачал производить свой огонь без умолка с такою жестокостью, что неприятель оттого великий вред почувствовал. Однако ж ядра неприятельские с разных кораблей, противу его устремляющихся, не переставали осыпать его. Тут вступил в сражение и корабль “Трех Святителей”, также и “Януарий», выдвинувшись вперед из своих мест. По сем стал сражаться и корабль главнокомандующего, называемый “Трех Иерархов”, за которым последовал “Ростислав”, на коем находился князь Юрий Долгоруков. Корабли же команды Эльфинстоновой по положению своему были в некотором отдалении. Удар за ударом выстрелов пушечных, сливаясь, беспрерывный гром производили. Воздух, наполнен будучи дымом, скрывал корабли от вида друг друга так, что и лучи солнца померкли. Свист ядер летающих и разные опасности представляющиеся и самая смерть, смертных ужасающая, не были довольно сильны произвести робости в сердцах сражавшихся с врагом...»

* * *

В струе «Евстафия» продвигался корабль «Три Святителя». Там в гондеке у тридцатифунтовой пушки сражался молодой готлангер Васька Никонов. И хотя артиллеристы палили, как никогда, скоро, батарейный лейтенант Муромцев все подгонял:

— Давай, давай, налегай!

Пал пораженный в лоб осколком камня канонир, тут же на его место заступил Васька.

— Приводи на цель! — Пали!

Поднося пальник для очередного выстрела, заметил он вдруг едва приметные пузырьки вдоль орудийного ствола и, еще не поняв, что к чему, успел отдернуть руку с горящим фитилем. Выстрела не последовало. А к пушке уже бежал черный от сажи лейтенант Муромцев.

— Почему нет выстрела? Почему стоите?

Не разбираясь долго, кинулся он с кулаками к орудийной прислуге. Молча указал Васька на пушку. Там между вздувшихся пузырей уже пролегла тонкая трещина. Осекся на полуслове лейтенант Муромцев, сглотнул слюну:

— Ну, ребята, счастлив ваш Бог! — И отошел.

Артиллеристы, переводя дух, косились на орудие.

Ведь, не отдерни Васька вовремя руку, залп тот был бы для них последним. Но прохлаждаться времени не было.

— Что столбами стали, пушек, что ли, мало, а ну, пошли!