Наше правительство говорит, что справедливее и легче выселить мужика. Новозеландское – помещика. Кто прав, я думаю, рассудите и сами.

Смертная казнь и Дума

Ужасные слова перестают быть ужасными, когда к ним привыкают. Привыкнуть к слову – это значит воспринимать звук, общий смысл, но не заполнять его всей полнотой содержания. Отупеть, бессильной душой скользить по поверхности понятия, не переживать душой жизненный смысл его. Таких слов много: «голод, тюрьма, убийство, смертная казнь»…492

Нет сил человеческих, каждый раз говоря «казнь», шаг за шагом воскрешать в душе подлинный смысл этого слова: беспомощность, жажду жизни, грубое насилие, белый мешок, петлю, схватывающую за горло, представителей власти, пастыря с крестом, мёртвую тишину, низкое, жестокое, кощунственное дело… И душа обывателя привыкает: нет сил исходить кровью всегда, негодовать, плакать, содрогаться от ужаса. Но в казни есть нечто такое, что можно и должно переживать всегда: соблазн, идущий в мир493. И Дума, поскольку она, несмотря на всё своё несовершенство, выражает народную совесть, должна прекратить своей законодательной властью этот соблазн, отравляющий, разъедающий страну. Первым словом Думы должно быть: долой смертную казнь, – без всяких оговорок, без всяких сроков, безусловно и навсегда!

Соблазн смертной казни – это соблазн владычества смерти. Правительство, всякая государственная власть, как историческая сила, сложными и глубокими нитями связана с народной душой. По этим нитям, как по электрическим проводам, идут в народный организм творческие или разрушительные инстинкты, зло или правда, зараза или жизнь – в зависимости от качества самой власти. Делая смертную казнь законным возмездием за проступки, правительство вливает отраву в душу народа, отраву допустимости насильственной смерти. Бессознательно народ впитывает в себя эту страшную идею, черта между жизнью и смертью почти стирается, и в то время, как раньше убить человека было чудовищным фактом, свершить который мог только тот, кто находился в состоянии полного духовного упадка, теперь убийство становится одним из самых надёжных и лёгких в нравственном отношении средств устранить ненужного человека. Убийство Герценштейна494, десятки самых зверских убийств, разбои средь бела дня – словом, всё то, чем наполнены столбцы современных газет, – всё это создано смертною казнью. Зарезать целую семью, чтобы украсть десять рублей, – заурядный факт. Задушить человека, чтобы украсть его пиджак, – теперь не чудовищное событие, а обычное содержание газетных известий.

Смертная казнь отравила народную душу допустимостью убийства495, смертная казнь вызвала к жизни царство смерти, и народ с отвращением и ужасом видит, что духовное разложение его уже началось, он требует и должен требовать прекращения смертной казни, чтобы спасти себя от гибели, от полной и окончательной духовной смерти. Долго продолжаться так не может. Никакой народ не выдержит таких испытаний496. Смерть душит его своей холодной петлёй, хочет во власть виселицы отдать всю страну, разрушить окончательно границы между тем, что можно и чего нельзя.

Государственная дума обязана возвысить свой голос против безраздельной власти смерти. Она хочет обновлять Россию, так пусть же прежде всего искоренит язву, отравляющую народ, пусть первыми словами её будет: смертная казнь отменяется безусловно и навсегда.

Не убий!

«В церкви шла утренняя литургия… во время пения Херувимской вдруг раздался громкий крик: “Ни с места! руки вверх!”… Из толпы выступило 10–12 человек. Дьякон бросился навстречу с воплем, но моментально был убит. Раздались ещё выстрелы, которыми были ранены две старушки-богаделки»…

«В Нарве убит Пельтцер. Обезумевшая толпа тащила Пельтцера к реке, избивая его камнями, и швырнула потом в воду».

В колониальном магазине экспроприатор ранил железнодорожного мастера Лихонина в живот и ухо. «Ожесточённая толпа в несколько сот человек догнала его и стала избивать одного человека; тело его вскоре представляло одну сплошную кровавую массу; убитый был растерзан в клочки».

Убит московский городской инженер Кребс497. Когда он прошёл токарную мастерскую, раздался выстрел. «Покойный схватился рукою за грудь с левой стороны, сделал несколько шагов, затем упал и ударился головой о железную ось вагона, но поднялся, прошёл до конторы и, сказав: “Меня убили!”, – тут же упал и через две минуты скончался».

В Петербурге убиты инженеры Берс и Нюберг498, убийство признано комитетом безработных «бессмысленным и жестоким»…

В Воронеже убита учительница Попова.

Смерть, смерть, смерть!

Нервы привыкли. В газетах новый отдел «Убийства». Чудовище железным кольцом охватило русскую жизнь. Уж это не революция – это разложение.

Пусть правительство виновато, пусть оно, узаконив смертную казнь, развратило сознание народа. Пусть – всё так! Но оставим искать виновных, жизнь превращается в тупой, бессмысленный кошмар. Духовное разложение налицо. Бессмысленные, ненужные, зверские убийства – вот они, грозные признаки того проклятого яда, которым веками отравлялся русский народ.

Не убий! Много тысяч лет назад торжественно и властно прогремели эти великие слова над вселенной.

И вот теперь, в XX веке, стирается черта, за которую могли заходить только безнадёжные злодеи, убийство становится «происшествием», лёгким «способом» мести, «средством» избавиться от врага!

Пусть нервы привыкли к крови, они не могут привыкнуть к тому ужасу, который незаметно подкрадывается к нам и грозит жизнь превратить в бессмысленный кровавый хаос.

Нет слов выразить всё, что внушают ежедневные газетные столбцы, превратившиеся давно уже в скорбные листы.

Должен же откуда-нибудь раздаться голос, который сказал бы, как некогда, божественные слова, не во имя политики, не во имя теоретической морали, не во имя партийных требований, а во имя любви, правды, истины, сказал бы с правом и властью: не убий! не убий! не убий!

Мы ждём его. Господи, пошли нам его.

Гласное обращение к членам Комиссии по вопросу о церковном Соборе

Подготовительные работы по созыву в России церковного Собора поручены вам, гг. членам комиссии499.

Зная, что в числе вас находятся люди, к которым мы привыкли относиться с доверием и уважением, и потому полагая, что вам будут нужны всякие указания, могущие сделать вашу деятельность действительно плодотворной и нужной, мы позволим себе сказать ясно и определённо, что ждёт от вас русское общество и русский народ, что вы можете и что вы пред Богом должны немедленно сделать.

Церковный Собор, сделавшийся в наши дни религиозно-нравственною необходимостью500, конечно, не может быть долгом какой-нибудь частной группы церковного общества; будучи церковным – он должен быть делом всей Церкви. Каждый сознательный и живой член Церкви должен внести сюда долю своего призвания и своих дарований. Запросы и большие, и малые, как они понимаются самою Церковью, т. е. всеми верующими, взятыми