— А я допрашивать начальника охраны. И мне нужен следователь Майнц. Пускай задерживают вашу «милую отравительницу». Будем разбираться.

— Но… Райа. Может быть, мы все-таки поедем завтра? Если ты так хочешь, мы поедем! Если ты хочешь — я издам эту рукопись, но как я буду выглядеть перед этой женщиной? Здравствуйте, я Адам Шруттель, я еще не читал, но мне понравилось?

— Вполне достаточно того, что это понравилось мне! Ты что?! До сих пор не одет, Адам?!

В небольшом уютном домике издателя еще засветло кипели страсти. Он, конечно, виноват. Пришел домой поздно. Пил вино. Плохо… Очень плохо. Вестники хмурились на небесах, но Адам Шруттель страдал!

Одеваясь, мужчина пытался пробежать глазами хоть что-нибудь из того, что принес прошлым вечером. Он плохо помнил, как вернулся. Он сразу заснул. Но Райа! Его Райа не спала, она читала всю ночь! Слог, действительно, не плохой. Легкий. Даже… изящный. Он, правда, никогда не думал о том, чтобы заниматься подобной литературой, но…

Сколько лет прошло с тех пор, как они с Райей познакомились на выставке Рида Шойхо? Худенькая, немного нескладная девочка в черных кудряшках и с блестящими глазами. Они мечтали о том, что будут издавать книги по искусству.

И вот теперь жена стояла на пороге, и ее глаза горели еще больше, чем тогда, когда они вдвоем не могли оторваться от картины Шойхо: «Небо, падающее на меня». Конечно, если Райе понравилось, то… Но как же он поедет…

— Если ты сию секунду не будешь готов, я поеду одна!

— Иду, дорогая! Уже иду…

* * *

Привычное тепло и тяжесть в ногах. Агата улыбнулась. Сейчас она проснется, запустит руки в жестковатую черную шерсть, и они с Эльзой…

— Эльза?

Низерцвейга не было. Да и не могло быть. Собаки ушли с Эриком. Эрик… Больно вспоминать собак, но еще больнее то, что за одним воспоминанием неизбежно приходит другое. И это ощущение каждое утро. Как будто Эльза по-прежнему спит с ней…

Все, хватит! Пора вставать.

Горло саднило. Агата быстро оделась. Накинула шаль. За окном шел снег. Она вспомнила ночь, пургу, холод. Желтый свет из окон Башни Благих. Как пели седьмой гимн, и…

Рукопись! Она, наверное, потеряла ее навсегда. Хотя… Можно, конечно, найти того ракви. Вот только зачем? Допустим, ей повезет и этот горе-издатель не потеряет папку по дороге. Что с того? Все равно не напечатают.

За дверью зазвенела посуда. Касс. Писательница вспомнила, как ее встретили солдаты, укрыли пледом, принесли теплое молоко. Вдруг стало стыдно. Им понравилось, а она взяла и отдала роман неизвестно кому. Лучше бы им подарила.

— Простите, но я не понимаю, что вам угодно? Госпожа Энтин еще спит. Нет, уж простите, но я не могу допустить, чтобы…

Агата вышла на лестницу и услышала, как Майер с кем-то спорил внизу. Пока она спускалась, к нему присоединился Ульрих, и вскоре, как только Касс, вытирая мокрые руки о свой белоснежный, накрахмаленный фартук обогнал ее, начался настоящий балаган! Она различала смутно знакомый мужской голос, который, кажется, бормотал сплошные извинения, и женский, куда более воинственный.

— Что здесь происходит? — громко спросила писательница, и от неожиданности все разом смолкли.

Майер, Ульрих, Касс, Адам Шруттель и…

— Вы? Вы написали вот это? Это написали вы?

Довольно милая дама в синей старомодной шляпке с вуалью прижимала к себе… ее роман! Папка удивительно подходила шляпке по цвету.

— Да. Это написала я. А в чем, собственно, дело?

А дело было в том, что ее верные слуги не хотели будить госпожу Энтин. Хозяйка ввечеру вернулись поздно и еще не завтракали… Понятно. Спасибо, конечно, но завтрак, похоже, придется отложить. А может, не стоит? Очень кушать хочется.

— Вы завтракали?

— О! Как невежливо… Мы рано. Мы столкнулись с вами вчера, и я…

— Я прекрасно помню, господин… Адам Шруттель? Издательство «Семь Вестников», если не ошибаюсь.

— О! Вы…

— Пожалуйста, проходите. Я вижу, что вы принесли рукопись. Так вы завтракали?

— Мы сразу к вам! Милая, я читала ваш роман всю ночь! Это потрясающе! Мой муж будет его издавать!

Этих слов было достаточно, чтобы Касс, Ульрих и Ганс тут же сменили гнев на милость.

С тех пор как Агата в тот злополучный вечер съела немногим больше, чем обычно, Касс готовил… Много он готовил. И вкусно. Поэтому завтракали все вместе. У четы Шруттель оказался хороший аппетит, что моментально расположило к ним повара. Агата настояла, чтобы солдаты тоже присоединились, и дело пошло.

Обсуждали ее роман. От Адама Агата узнала о том, что монополия фон Бикка в городе, оказывается, была достигнута успешным издателем не совсем честным путем. Гнев Шруттеля дошел до того, что, возбужденный, он чуть было не употребил относительно барона фон Бикка не совсем приличное слово. Одного взгляда его жены было достаточно, чтобы ракви, тут же порозовевший от стыда, осекся, однако писательница заметила в этом взгляде полную солидарность с мужем. Надо же. Она и не подозревала о том, насколько нечестную игру ведет Бикк в издательском бизнесе Отторна.

Позже речь зашла о финансировании. Писательница была готова рискнуть всем, что у нее было, но, как тут же выяснилось, не она одна. Госпожа Райа Шруттель изъявила желание выгодно (женщина выделила это слово особенно) вложить свои сбережения, однако ей пришлось отстаивать это право, поскольку Ульрих, Майер и Касс настаивали, что так же готовы предложить свои пенсии ради общего дела и это не обсуждается!

Таким образом, получалась очень даже неплохая сумма, покрывающая все расходы. Господин издатель немного успокоился, и когда он заговорил о рекламе, оформлении, бумаге и юридических вопросах, Агата тут же вспомнила фразу, которую ракви так часто повторял в тот удивительный вечер: «Адам Шруттель что-то в этом понимает!»

Завтрак плавно перетек в обед. Все так увлеклись, что опомнились лишь тогда, когда за окном уже сгустились сумерки. Обсудив детали, они расстались абсолютно счастливыми. Удивительно, но так бывает. Встретились — и сразу стали… родными.

— Госпожа Агата! Куда вы?

Ульрих, Майер и Касс… Они смотрели на нее, все трое, с немного раскрасневшимися лицами, горящими глазами. Ком подступил к горлу. Она не подведет! Она все преодолеет. Ради тех, кто не бросил в трудную минуту. Ради тех, кто ее любит.

— Я скоро вернусь. Это недолго. Мне надо… уладить кое-какие дела.

* * *

— Да как вы смеете? Мой отец…

Канцлер фон Гиндельберг шел по коридору дворца, когда, подходя к кабинету, в котором обосновался следователь Майнц, услышал высокий девичий голос.

— Вы уж определитесь, — устало проговорил следователь, — вы борец за свободу, готовый идти на смерть, отстаивая политические интересы родной страны, или избалованная дочь высокопоставленного папеньки?