По прибытии в Германию она была помещена в расположенный неподалеку от Ганновера Ильтенский психиатрический институт, и ее пребывание здесь, так же как и пребывание в доме отдыха «Четыре ветра» в Кэтонахе, было оплачено Энни Бэрр Дженнингс. Ганс Виллиге, главный психиатр клиники в Ильтене, совершенно ничего не знал о том, что женщина, носившая имя Анна Андерсон, на самом деле является знаменитостью, претендующей на то, чтобы ее признали великой княжной Анастасией. В ходе предварительного обследования пациентки, вспоминал Виллиге, она не продемонстрировала «каких-либо признаков имеющегося у нее душевного расстройства. Она скорее производила впечатление человека очень запуганного и подозрительного». Придя к такому заключению, Виллиге сказал ей, что она вправе покинуть клинику, но пациентка заявила, что она останется, «потому что здесь она чувствует себя в безопасности». Виллиге стал последним психиатром, который обследовал Андерсон, и он высказал свою точку зрения только после знакомства с историей ее болезни в различных медицинских учреждениях Берлина и историей болезни из Stillachhaus. Виллиге категорически не согласился с тем, что пациентка страдает какими-то формами потери памяти, он счел несостоятельными концепции, из которых исходили Нобель, Бонхеффер, Эйтель и Заатнов, согласно которым она просто подавляла воспоминания о неприятных событиях. После года наблюдений Виллиге пришел к выводу, что ее «способности замечать и запоминать» не пострадали от перенесенного испуга. Она «часто отказывалась сообщать нам сведения, в тех случаях, когда считала что они не устраивают ее», а в других случаях «она намеренно говорила неправду, вполне сознательно и без давления извне». Таким образом, заключая, что пациентка не является душевнобольной и «не имеет никаких признаков умственного расстройства», он счел Андерсон «эксцентричной личностью, для которой характерны страх преследования, упрямство, нездоровое своеволие, не поддающаяся контролю импульсивность, в высшей степени эгоцентричный взгляд на жизнь и затаенное высокомерие», личностью, у которой каждая из черт характера проявляет себя в составе сложных сочетаний с другими чертами {36}.

Время, которое началось после того, как Андерсон выписали из клиники в Ильтене, стало еще одним периодом скитаний и тревог в ее жизни. Она переезжала с места на место: после Ильтена на короткое время остановилась в Бад-Либенцелле, в Шварцвальде, затем гостила у родственницы барона фон Клейста фрау Шрез Штальберг, затем временно жила в какой-то семье в Эйзенахе, и наконец, Андерсон пошла на примирение, возможно, продиктованное необходимостью, с Ратлеф-Кальман. Андерсон простила Ратлеф-Кальман за изданную в 1928 году книгу, которую тогда назвала предательской. В течение некоторого времени они вместе жили в Берлине, посещая концерты и различные вечера, но в 1933 году у Ратлеф-Кальман случился приступ гнойного аппендицита, и она умерла от разрыва аппендикса {37}. Андерсон снова осталась одна, с трудом двигаясь по своей беспокойной жизни, зависящий от щедрости других. Такое положение дел будет сохраняться в течение следующих шестнадцати лет: маленькие комнаты в тесных квартирах, богато обставленные покои в замках, грязные номера в убогих частных гостиницах, богатые загородные поместья, утопающие в зелени… и ничего определенного или постоянного.

В 1936 году претендентка вернулась к фрау Штальберг и осталась жить в их расположенном в Померании поместье Гут-Ретцов до тех пор, пока не познакомилась с владельцем газеты Паулем Мадзаком и с его женой Гертрудой. Супруги настолько увлеклись Андерсон, что упросили ее пожить с ними, первоначально в Дейстервальде-бей-Барзингхаузен, а позднее в Ганновере, где они несколько раз снимали для нее квартиры {38}. Здесь она прожила большую часть Второй мировой войны, испытав все тяготы и лишения, а также голод и повторявшийся каждую ночь рев сирен воздушной тревоги, который всякий раз приводил ее в ужас. В одну из ночей бомба союзников попала в многоквартирный дом, в котором проживала Андерсон, и взорвалась, «внезапно создав целое извержение пыли и мусора и обломков», которые носились вокруг нее. Оглядевшись, Андерсон увидела, что окна разбиты, а двери сорваны с петель; пламя охватило весь дом, и она пробежала мимо залитых ослепительным светом комнат, «где кричали и визжали» люди; оказавшись на улице, Андерсон остановилась, как вкопанная: перед ней лежала голова соседа, его мертвые глаза были открыты. «Улицы были объяты огнем, – вспоминала она, – все кругом было черным, все горело, а я бежала по горящим улицам» {39}. Ей с большим трудом удалось спастись от того пожара, который охватил почти весь город, однако ее квартира была разрушена, и, как многих других, война оставила ее без жилья. Андерсон спала где придется, во временных укрытиях, на чердаках, в домах, где ей предоставляли временный отдых друзья семьи Мадзаков, и, наконец, в относительно спокойном Шлосс Винтерштейн – замке в Тюрингии, который принадлежал принцессе Луизе Саксен-Мей-нингемской. Однако война подходила к концу, а приближение советских войск вызвало у Андерсон новый приступ паники. В одну из ночей она тайно бежала. С помощью друга она смогла пройти через леса, пересечь реки и наконец добраться до французской оккупационной зоны {40}.

Однако собственный дом появился у Андерсон только в 1949 году. Это была одноэтажная ветхая лачуга, ранее она служила казармой немецким солдатам и находилась в нескольких милях от шварцвальдской деревни Унтерленгенхардт, рядом с Бад-Либенцеллем. Для того чтобы в нем можно было жить, дом, который был приобретен и передан ей в собственность одним из ее друзей, требовал значительного ремонта, а ограниченные финансовые возможности позволили сделать отапливаемой только одну комнату, но вместе с тем это был первый в жизни Андерсон случай, когда она получила собственное жилище. Она тут же занялась превращением этого неухоженного дома в свое собственное, тщательно охраняемое от посторонних маленькое королевство: окна были забиты досками, чтобы никто не мог следить за ней, был поставлен высокий, сплошной забор с колючей проволокой, пущенной по верху, он защищал границу участка со стороны дороги. Венцом ее усилий по обеспечению личной неприкосновенности стало приобретение четырех громадных волкодавов, которым она дала такие малоподходящие клички, как Детка или Шалун. Андерсон спускала собак с привязи, чтобы они могли держать под контролем весь участок {41}. Ведением дел занимались несколько сменявших друг друга друзей и попечителей из числа пожилых отпрысков аристократических фамилий, включая баронессу Монику фон Мильтитц и фрау Адель фон Хейдебрандт, которые занимались обеспечением повседневных потребностей Андерсон, а решением ее финансовых вопросов занимался барон Ульрих фон Гиенат {42}. Дом Андерсон был достаточно любопытным местом, хотя один из ее друзей подарил ей богатую резную кровать, которая когда-то принадлежала семейству королевы Виктории, она отказалась спать на ней. Кровать была отдана в распоряжение ее собак, а также постоянно увеличивающемуся поголовью кошек, в то время как сама Андерсон спала на диване в гостиной, стены которой украшали портреты Николая II и императрицы Александры Федоровны. Везде господствовал беспорядок, повсюду лежали кучи непрочитанных и даже неоткрытых писем, посланных любопытствующими, кипы журналов и газет, а также стопки книг и горы ношеного белья, рядом лежали мешки с мусором, который неизбежно вываливался наружу, пропитывая маленький дом отвратительным запахом. {43} В течение одного десятилетия эта лачуга превратилась в угрозу для жизни и здоровья, и в 1960 году неподалеку от нее был поставлен новый сборный щитовой дом, но и он достаточно скоро превратился в битком набитое хранилище хлама и мусора из ее полной легенд и мифов жизни.