Но что же именно должен был написать Жильяр в своей «злобной, недостойной доброго слова» книге, чтобы заслужить подобного рода порицание? Были названы три основные темы, три воспоминания, якобы принадлежавшие Андерсон, записанные Ратлеф-Кальман и полностью отрицавшиеся Жильяром. «У нас на родине был дворец, – цитировала претендентку Ратлеф-Кальман, – подоконники и колонны в котором были сделаны из малахита» {10}. Жильяр считает это утверждение «не более чем чистой фантазией» {11}. Сторонники Андерсон из кожи вон лезли, напоминая о существовании знаменитого Малахитового зала в Зимнем дворце, а также другого, тоже отделанного малахитом помещения в Большом Кремлевском дворце в Москве. Почему, спрашивали они, Жильяр говорил неправду?

На самом деле Жильяр неправды не говорил. 1 января 1926 года Ратлеф-Кальман отправила ему записи ее бесед с Андерсон, согласно которым последняя говорила: «В нескольких комнатах дворца в Царском Селе подоконники у окон были сделаны из малахита» {12}. Это, как совершенно справедливо отметил Жильяр, не соответствовало действительности: не было окон, отделанных малахитом, ни в одном из дворцов Царского Села. Но когда Ратлеф-Кальман привела эти воспоминания в своей книге, она изъяла из контекста слова «Царское Село», которое было названо Андерсон, и заменила его более общим понятием «родина».

Данное противоречие не было единственным. Андерсон говорила Ратлеф-Кальман, что, когда ей исполнилось пятнадцать лет, она была пожалована своим личным пехотным полком и получила почетное звание шеф-полковника этого полка. Претендентка не смогла вспомнить наименование полка, она помнила только, что у солдат этого полка были мундиры темно-синего цвета, что она принимала парад полка, сидя верхом на лошади, и что смотр проводился в Царском Селе. {13} Конечно же, в 1915 году, когда ей исполнилось четырнадцать лет, Анастасия действительно получила от своего отца почетное звание шеф-полковника 148-го Каспийского пехотно-стрелкового полка, и в данном случае уместно допустить, что претендентка, возможно, не смогла вспомнить точно, в каком году это было {14}. Ратлеф-Кальман сообщила все эти подробности Жильяру, и, как она написала, он ответил ей в тот же день, подтверждая, что все, сказанное претенденткой, было «совершенно точным» {15}.

Действительно точным? Нет, по мнению Жильяра, который имел в своем распоряжении документы, чтобы доказать это. Получив письмо Ратлеф-Кальман, он попросил полковника Василия Колюбакина, бывшего командира этого полка, высказать свое мнение о данном заявлении претендентки, и от него он узнал, что в то время полк был направлен в Галицию и что никакого смотра ни в Царском Селе, ни в любом ином месте не проводилось. Уже позже Колюбакин единолично поздравил Анастасию с этим почетным званием от своего имени и от имени всего полка в одной из комнат Александровского дворца. Там не было ни других представителей полка, ни синих мундиров, ни парада. Эти факты были подтверждены генералом Михаилом Репьевым, который командовал дивизией, в составе которой числился полк Анастасии {16}. Это и было то, о чем Жильяр написал Ратлеф-Кальман. Точно также, как и в случае, когда претендентка дала неправильное описание комнаты в Царском Селе, которую якобы украшали подоконники из малахита, Ратлеф-Кальман, перед тем как вставить в книгу воспоминания о параде, снова отредактировала свои записи, удалив из них ошибки, допущенные Андерсон. Теперь здесь больше не было даже упоминания о синих мундирах и смотре в Царском Селе; правда, в силу какой-то причины Ратлеф-Кальман оставила сказанные претенденткой слова: «Я сама принимала парад, сидя верхом на лошади» {17}. Глеб Боткин настаивал, правда, не слишком убедительно, что, должно быть, все это являлось ошибкой, допущенной Ратлеф-Кальман, и что на самом деле претендентка хотела сказать, что мундиры имели синий кант {18}. Позднее французская журналистка Доминик Оклер, которая поддерживала иск Андерсон и настаивала на том, что по данному поводу Жильяр говорит неправду, вмешалась в полемику, чтобы нанести, как ей казалось, последний и решающий удар: по ее словам, вдова бывшего командира полка помнила, как ее усопший супруг делился воспоминаниями о том церемониальном смотре полка верхом на лошади, который описывала Андерсон, и это был не иначе как «Синий полк». К несчастью для Оклер, этот источник информации утверждал, что все это было совсем в другом году, а именно в 1916-м, в совсем другое время года – осенью, а не летом, и совсем в другом месте – в Петергофе, а не в Царском Селе. Следовательно, ничего из этого не могло послужить подтверждением рассказа Андерсон, если не считаться с мнением тех, кто готов назвать неправдой слова полковых командиров, лишь бы ухватиться хоть за что-нибудь, что могло бы поддержать их версию {19}.

Та же самая Оклер пыталась уличить Жильяра во лжи в вопросе о самоваре. «Там, на родине, – говорила Андерсон, – был такой прекрасный парк, он был совсем как лес. Когда шел дождь, я любила сидеть в уголке у камина, самовар на столе и чаепитие со множеством вкусных вещей» {20}. Жильяр назвал нарисованную картину «очень поэтичной», но недостоверной, написав, что в Александровском дворце никогда не пользовались никакими самоварами. «Это может показаться странным, но тем не менее, это так», – утверждал он {21}. Оклер нашла фотографию, на которой царская семья показана сидящей у самовара, она была сделана в Могилеве, где Николай II находился во время Первой мировой войны, и использовала ее в качестве доказательства, что Жильяр солгал {22}. Но ведь Андерсон совсем не говорила о Могилеве, речь шла о Царском Селе, но создается впечатление, что этот важный момент не привлек внимания французской журналистки.

Эти противоречия дали повод сторонникам Андерсон заклеймить Жильяра как лжеца, поскольку он указывал, что во дворце в Царском Селе не было помещений с малахитовыми подоконниками, что офицеры, с которыми он связывался, опровергали ошибочные утверждения претендентки, касающиеся полка великой княжны Анастасии, и то, что самоварами в Александровском дворце не пользовались. Кстати, последнее утверждение было принято без возражений. Ведь он не сказал неправды ни по одному из этих вопросов, и уж если кто-либо и солгал, так это Ратлеф-Кальман, которая столь избирательно преподносила сведения или же прямо правила ошибки, содержавшиеся в рассказах претендентки. Но поскольку люди сочли, что Ратлеф-Кальман является надежным источником информации, поскольку в «войне книг» победа осталась за ее сочинением, а книга «Фальшивая Анастасия» забылась, едва выйдя из печати, общество так и не узнало, что же в действительности сказал Жильяр.

Этот «конфликт книг» стал отражением еще более важного вопроса: что из того, что Андерсон называла своими воспоминаниями, настолько убедительными и личными, что их, по мнению ее сторонников, уже было достаточно, чтобы доказать ее право на имя и титул, в действительности являлось воспоминаниями ? Глеб Боткин, например, говорил, что «нет ни одного недостоверного или очевидно ошибочного заявления», сделанного претенденткой, «тогда как все ее высказывания, которые были подвергнуты проверке, неизменно оказывались верными до мельчайших подробностей» {23}.

«В конечном счете было бессмысленно спорить о деталях воспоминаний предполагаемой Анастасии, – писал Петер Курт, биограф Андерсон, – в спорах по поводу подробностей были изведены горы бумаги» {24}. Все это верно, если учесть странности в воспоминаниях детства и то обстоятельство, что многое из сказанного Андерсон было потом истолковано другими. Но в основе своей это дело строилось на второстепенных деталях, и некоторые воспоминания и признания Андерсон были заведомо ложными, а в деле, основанном на второстепенных деталях, такие тонкости и мелочи имеют большое значение. Это может показаться неправдоподобным, но публика так никогда и не узнала о многих ошибках, допущенных Андерсон и другими лицами, свидетельствующими по ее делу, поскольку эти неточности и ошибки были похоронены в многочисленных блокнотах Ратлеф-Кальман – им не придали значения или намеренно скрыли; есть целый ряд документов, которые так никогда и не были опубликованы.