– Ловушка?

Он покачал головой.

– Нет. Просто руины после одной из наших собственных бомбардировок. Все не так уж и плохо. Пострадала моя форменная рубашка, мне пришлось пойти к санитару, он нанес дезинфицирующее средство, а когда я вернулся, остальные уже выполнили всю работу.

Хелене вдруг захотелось поцеловать шрам, и она это сделала – сейчас время делать то, что хотелось.

Вообще, настоящее мужское тело было совсем не таким, как его изображали в книгах или по телевизору, не говоря уже о разноцветных деревянных моделях в кабинете ее отца, этих торсах, которые раскрывались и из них извлекались органы. Тут же был настоящий, живой мужчина, кожа и мускулы, терпкий запах, восхитительный запах, возбуждающий запах…

Было приятно, но недостаточно. Совершенно недостаточно.

Она высвободилась из объятий Артура, потянулась к спутанной куче своей одежды и достала из кармана юбки второй презерватив.

– Можем еще раз, – сказала она, положив его Артуру на голый живот.

Слишком глупо было взять всего два. И почему именно столько?

На следующее утро Хелена проснулась за две минуты до будильника. Яркий солнечный свет проникал через открытое окно, врывался теплый воздух раннего летнего утра, пахло травой, цветами и началом чудесного дня. Щебетали птицы, напевали мелодии из чирикающих и жужжащих звуков.

Хелена развалилась на кровати, после того как отключила будильник, сладко потянулась. Она чувствовала себя великолепно. Она была готова обнять весь мир, прокричать в окно, что жизнь прекрасна!

Но потом она вспомнила, почему так себя чувствовала, и испуг заставил бурлящую в ней жизнерадостность опасть как пивная пена.

Ведь никто не должен ничего узнать!

Ей нельзя кричать о своем счастье, напротив, она вообще не должна его как-то проявлять, потому что ее счастье могло вызвать всякие подозрения: почему, может кто-нибудь спросить, Хелена Боденкамп, эта невзрачная наборщица программ, стала вдруг такой счастливой? Здесь определенно что-то не так!

Сделать вид, будто ничего не случилось? Но как, если она чувствовала, что светится, чувствовала, что все, глядя на нее, должны догадаться о том, что произошло? Что она, Хелена Боденкамп, переспала с замечательным Артуром Фраем, отдалась ему, предалась вожделению, познала вершины сексуального удовольствия?

В тот же миг страх, что все раскроется, снова заставил ее счастье заметно потускнеть. Возможно, это как-то поможет.

Она откинула одеяло, встала и отправилась в ванную принять душ. Она осмотрела причинное место: больше ничего не было видно. В первый раз было больно и, конечно, шла кровь, но не так сильно, как она всегда боялась, хотя на простыне Артура все равно остались следы.

И она ни о чем не жалела. Ни капельки.

Ей потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы привести себя в порядок, и, когда она наконец решилась спуститься к столу на завтрак, ей было тревожно. Но ничего не произошло. Даже ее мать, которая всегда обращала внимание, если с ней что-то не так, ничего не заметила.

У Хелены будто камень с души упал. И в то же время – она не могла этого понять, но она чувствовала себя совершенно иначе! Ей казалось, что с нее спали своего рода оковы стеснения, в которых она жила до сих пор. Словно она сбросила тяжелую броню и впервые смогла свободно двигаться. Должно быть, так чувствовал себя тот, кто раньше ходил на костылях, а теперь, каким-то чудом, вдруг смог танцевать!

Даже когда она после завтрака запрыгнула на велосипед, чтобы поехать в ведомство, ей казалось это легче, чем прежде.

В кабинете ее сегодня ожидали только рутинные задачи: где находилась некая Лизелотта Тайхман между 24 февраля и 19 апреля? Кто в окрестностях Кельна в период с января по апрель покупал топоры марки «Крумпхольц»? С кем в последние три месяца созванивался некий Мартин Бриг? И так далее, все полицейские запросы из любой точки рейха, поступавшие по телефону.

Но когда она включила компьютер, чтобы проверить электронную почту, то сразу увидела на самом верху внутреннее сообщение лично от герра Адамека: она должна зайти к нему в кабинет, желательно сегодня в 3 часа пополудни.

Это распоряжение омрачило ее день, который в иной ситуации мог оказаться хорошим спокойным рабочим днем. Она по порядку отвечала на запросы, как делала уже сотни раз, и для этого требовалось не так много усилий, чтобы не думать, зачем же она понадобилась начальнику.

Что, если кто-то видел, как она входила в пустой кабинет Леттке? Что, если он вызвал ее, чтобы очень строго допросить на этот счет?

Она решила, что станет все отрицать. Что бы ей ни говорили, она станет отрицать, что была в кабинете Леттке. Потому что, если бы она призналась в краже презервативов, они захотели бы знать, для чего, и все это в конце концов приведет к Артуру, к его обнаружению, обвинению и расстрелу по приговору военно-полевого суда за дезертирство, да к тому же и Мари с Отто окажутся в тюрьме.

Таким образом, существовала только одна стратегия, которую она рассматривала: отрицать, отрицать, отрицать. И надеяться, что это ее спасет.

Когда она наконец пришла в кабинет Адамека в 3 часа пополудни – не слишком рано, чтобы не показаться нервной, но и не слишком поздно, – все эти мысли сгустились в ощущение чрезмерной подавленности, похожее на стальной обруч вокруг ее груди.

Адамек был в отличном настроении, когда она вошла в его кабинет, метался взад и вперед на своем кресле как бильярдный шар.

– Ах, фройляйн Боденкамп, – воскликнул он. – Рад, что вы пришли. Присаживайтесь.

Хелена последовала его приглашению, держа перед собой блокнот, отличительный признак наборщиц программ, словно щит.

– Да где же это? – Адамек пролистал материалы в лежащих перед ним папках, наконец нашел то, что, по всей видимости, искал, и протянул ей: газетную вырезку. – Я не знаю, читали ли вы?..

Хелена взяла вырезку и прочитала: