Я держу телефон над самым полом и медленно высовываю его за угол, миллиметр за миллиметром, и потом так же осторожно высовываю голову так, чтобы видеть экран.

Я ахаю. Как это возможно?

Там, в бойлерной, на голой земле лежит обездвиженная Шерилин Честейн. Я почти не вижу ее тела из-за густых теней вокруг, но знаю, что это она.

Я все это знаю.

Всю сцену.

Над ней стоит темный человекоподобный силуэт, повернутый спиной ко мне. Силуэт медленно тает, пропадая из виду, и появляясь снова.

В кадре видны только его ноги.

Я смотрю мимо телефона на саму сцену, желая удостовериться в том, что это безумие – взаправду.

Сперва я говорю себе, что история просто повторяется.

Но я-то знаю правду. Я-то знаю.

– О боже, – шепчу я. – Вот оно.

Я и есть оператор.

У меня цепенеют внутренности. Я прячусь за угол, оставляя половину объектива открытым для кошмарной сцены передо мной. Точно той же кошмарной сцены, которую я просматривал уже сотни раз, заодно с миллионами людей.

В голове ничего не укладывается. Давит на виски. Я должен убираться оттуда. Храбрость сыплется в прах, когда берет верх инстинкт самосохранения, приказывая мне шевелиться.

Объектив видит, что темная фигура сейчас стоит лицом ко мне. Вероятно, она медленно повернулась тогда, когда я тут сходил с ума. Конечно, так и было. Я знаю этот сюжет наизусть.

Я не вижу лица фигуры, и я совсем, совсем не хочу его видеть.

Я раком пячусь назад от поворота и уже знаю, что дальше.

Господи, он же идет за мной.

Неизбежность будущего только усугубляет мое положение.

Силуэт стремительно выплывает из-за поворота с болтающимися в воздухе черными ногами, направляясь прямо на меня.

Я вскакиваю, и крик застывает в моем пересохшем горле.

Лицо призрака – обугленное и потрескавшееся. Рот распахнут, как у скелета.

Но его глаза. О, эти полные боли глаза. Он втянут в этот ад, может, даже против своей воли.

На этот раз передо мной не гротескная карикатура моего лица.

Это и есть мое лицо.

Кто бы сомневался.

Я почти удивлен, что мои ступни не приклеены к полу, как бывает в лучших кошмарах. Но нет, я бегу со скоростью лани.

Я бегу сквозь темноту, мимо лампочек, которые наконец перегорели.

Я врезаюсь в стены, которых не помню, и не могу увернуться.

Я не слышу призрака, но знаю, что он тут, настигает меня.

Беззвучный и бессмертный.

Я падаю на ступенях лестницы, ведущей в холл. На четвереньках ползу по ступеням дальше, не замечая впивающихся в ладони заноз.

Пожалуйста, пожалуйста, только позволь мне снова увидеть свет. Что это создание сможет мне сделать там, где люди, жизнь и открытые пространства?

– Не ходи туда, – сипит измученная версия моего голоса за моей спиной.

Я оборачиваюсь и вижу, как мое мертвое «я» поднимается за мной по лестнице.

Вижу белки в своих мертвых глазах.

Ослепленный темнотой, я шмякаюсь в закрытую дверь и лихорадочно шарю в поисках ручки. Я слишком хорошо понимаю, что, если какая-то сволочь заперла дверь, я умру здесь – если не от рук собственного привидения, так от остановки сердца.

– Не ходи туда, – повторяет мой голос, так жутко близко.

Мертвое дыхание холодит мне загривок.

Я распахиваю дверь и переваливаюсь через порог. В этот момент меня обуревает головокружение и яркая вспышка красного света.

Я захлопываю за собой дверь, но я не в коридоре при гостиничном холле. Я в абсолютной, мать ее, темноте.

Наш призрачный поезд отправляется в путь…

Я вцепился в дверную ручку, как будто привидение смогла бы остановить какая-то дверь.

Я молюсь: о свете, о помощи.

Ручка на ощупь кажется другой. Раньше тут был металлический набалдашник, а теперь – деревянный. Это навевает смутные воспоминания. Форма, бороздки…

Умоляю, умоляю, если есть на свете хоть какой-нибудь бог, пусть будет свет.

Рядом щелкает и скрежещет что-то металлическое.

Вспыхивает огонек.

Мне кажется, что мои молитвы были услышаны, но потом я вижу профиль маленького мальчика.

Мальчик стискивает в кулаке горящую зажигалку «Зиппо» и так сильно дрожит, что весь вибрирует. Пляшущий огонек освещает слезы на его щеках.

В этой тесной каморке вокруг висят куртки и пальто, одно из которых он только что поджег.

– Джейкоб? – зовет Алистер. Его приглушенный голос раздается из-за двери, в которую я только что вошел. – Кончай меня злить, мелкий говнюк[28].

Остолбенев, я смотрю, как мой приоткрытый рот отражается в новеньком блестящем металле зажигалки, и молча молю себя, пятилетнего, чтобы тот не почувствовал моего присутствия.

Но глаза мальчика косятся в мою сторону.

И он скулит.

Все так неизбежно.

Мальчик хочет быть храбрецом. Он хочет повернуться и объять неизведанное. Он отчаянно хочет повернуться и ничего не увидеть и чтобы все было в порядке.

Но он не может пошевелить и пальцем. И он писается в штаны.

Потому что он-то знает, что видит краешком глаза меня.

Этот случай будет преследовать его всю жизнь. Он заставит его вычеркнуть из жизни любые сомнения. Глубоко зарыть даже малейшую вероятность, что он увидел что-то в этой комнате.

И еще: он очень не хочет давать своему брату поводов для злорадства.

Но когда я делаю шаг вперед, чтобы обнять этого мальчика, меня ослепляет зеленая вспышка.

Холодная земля всасывает тепло моего тела. Трава прилипла к щекам. Чирикают и щебечут птицы.

Руками я обхватываю голову, защищаясь от солнечного света. Рюкзак Шерилин висит за спиной, как защитный панцирь.

Хочется так и дальше лежать ничком, ничего не видеть, никуда не двигаться. Зрение переоценивают. Чувства переоценивают.

Но мой мозг безудержной мукомолкой засыпает меня вопросами.

Как у меня вышло встретиться в подвале с собственным призраком?

Как у меня вышло снять видеозапись, которую я видел за двадцать дней до этого? (Простите меня, Паранормальные, видит бог, мне жаль, что я обвинял вас в том, что было суждено сделать мне самому. И мне вдвойне жаль, Шерилин, что пришлось бросить тебя там.)