— Не годится. Слишком поздно. Переговорить ты с ним должен сегодня.

Через два часа. Он уже вторые сутки находится в Бутырке, предупрежден и ожидает тебя, — и, сделав паузу, добавил:

— Мне показалось, что с нетерпением.

Встреча состоялась не в унылом здании Бутырской тюрьмы, а в салоне «уазика», на одной из пустынных московских улочек, что еще раз доказывало о немалых возможностях молодого мужчины с неброским именем Володя.

В нескольких метрах от них стоял пятидверный джип «Судзуки». В нем четверо молодых людей с короткоствольными автоматами на коленях. Поодаль бронированный «Гранд Чероки» с затемненными стеклами. И по окружности, в радиусе пятнадцати метров, еще семь человек в просторных защитных куртках, под которыми можно было бы спрятать парочку «каштанов».

Организовано все было очень солидно. И лица парней, напрочь лишенные веселости, настраивали на самый серьезный лад.

Чувствовалось, что продумана была каждая мелочь, наличествовал даже некоторый профессиональный изыск в виде обнимающихся парочек у подъездов домов.

На такой размах способна была только контора, а следовательно, разрешение на встречу было получено едва ли не с самого поднебесья.

Захар Маркелов осознал, что он всего лишь проходная фигура в многоходовой игре, о правилах которой он может всего лишь догадываться.

Захар ожидал увидеть Матвея скованным наручниками или, во всяком случае, пристегнутым к металлическому креслу. Но, вопреки ожиданию, руки того оставались свободными, он курил, глубоко втягивая горьковатый дым.

На приветствие Захара он лишь слегка кивнул, не пожелав протягивать руки. Из запавших от худобы глазниц его взгляд был на удивление спокойным — так смотреть может только человек, осужденный на вечное заточение где-нибудь на необитаемом острове.

— Ты хотел со мной что-то перетереть? — стряхнул с себя Матвей маску отрешенности, мгновенно превратившись в прежнего малого — озорного, слегка нахального.

Если Матвей и изменился, то немного: щеки провалились, да вот еще залысины наметились.

— Как ты вообще? — В голосе Захара прорезалась ненужная жалость, Матвей этого не любил.

На его скулах отчетливо заиграли неровными буграми желваки.

— Это что, такой ментовскии приемчик, чтобы расколоть меня? Если ты позабыл, предупреждаю, я не юнец и насмотрелся такого, чего ты за всю жизнь не увидишь.

Захар понял, что перед ним сидит совершенно незнакомый ему человек, лишь оболочкой похожий на друга детства, прежний же — доступный и веселый — был перетерт системой в пыль и рассеян по тюремным коридорам. Возможно, и суровые меры предосторожности здесь совсем не случайны: кто знает, какой сюрприз может выдать подкорка озлобленного зэка — вспомнит какую-нибудь детскую обиду да ткнет тлеющий окурок в глаз или выпустит жизнь через порванную глотку.

— Просто интересуюсь, — пожал плечами Захар, — все-таки давно не виделись.

Матвей внимательно посмотрел на бывшего друга, поднял палец вверх и произнес со значением:

— В этой жизни ничего просто так не делается. Меня тут проинструктировали. Я понял, что ты в гору идешь. Наше знакомство тебе в карьере не повредит?

— Не думал об этом.

— Ну-ну.

— Мне сказали, что у нас мало времени… Я бы хотел сразу перейти к делу, Матвей.

— Ну, валяй. — С сигаретой он расставаться не спешил, махонький огонек уже обжигал пальцы, а он продолжал смолить самый краешек, рассыпая желтоватый табак. — Кстати, у тебя курево есть? Сунули мне тут полпачки какого-то дерьма, только травиться!

— Держи, — протянул Захар нераспечатанную пачку «Бонда».

— Вот за это спасибо, — удовлетворенно кивнул Матвей, пряча сигареты.

— Ты фотографию помнишь, где мы с тобой вдвоем? Стекла «уазика» были тонированы, даже если бы нежданно рядом оказались прохожие, то они вряд ли сумели бы разглядеть людей, сидящих в салоне. А через лобовое стекло за ними наблюдали два человека в темных костюмах, фиксируя каждое движение приятелей.

Наверняка в дерматиновую обшивку салона были встроены микрофоны, и люди в соседней машине могли слышать малейшие нюансы разговора.

— Помню, — голос Матвея неожиданно потеплел, — у меня ее изъяли во время обыска, уж и не знаю, кому это было нужно.

— Я тоже ничего не забыл… Не могу рассказать тебе всего, но может так случиться… В общем, если у тебя спросят про меня, что это за человек с тобой на снимке стоит ты должен сказать, что это твой подельник.

Матвей неожиданно вскинул голову:

— Братуха! Ты знаешь, на что меня толкаешь? Если люди узнают, что я с ментом порожняк гоняю, то меня просто заточкой проткнут! На каком основании я должен чернуху гнать? По жизни я чистый и с легавыми не контачил.

Матвей прикурил, и Захар заметил, что руки его при этом мелко подрагивают.

— Об этом никто не узнает.

— Даже если и не узнают, как я людям в глаза смотреть стану?

— А если я тебя об этом очень попрошу? Матвей задумался. Он переламывал себя нынешнего, уже сформировавшегося, со своим стойкими убеждениями. Подобные усилия даются нелегко.

— Ладно, но ты должен выполнить мое условие, — посмотрел он на бывшего друга. Захар увидел, что его глаза, прежде глубинно-синего цвета, заметно выцвели в тюремных стенах.

— Все, что в моей власти, — пообещал Захар, — если ты не попросишь сорвать с неба звезду или переплыть океан.

Матвей улыбнулся:

— Все гораздо проще. Скоро меня переведут в колонию, мне бы хотелось персидского кота. С животными как-то веселее тянуть срок.

Теперь перед ним сидел прежний друг — тонкий, ранимый, готовый пригреть каждую божью тварь. Трудно поверить, что это именно тот самый наркоман, в которого он когда-то целился из снайперской винтовки.

— Уж в этом я тебе не откажу, — улыбнулся Захар. — Помню, ты всегда животных любил, вокруг тебя вечно стая собак бегала.

— Теперь я собак ненавижу, — зло процедил сквозь зубы Матвей. — Слишком громко лают. Насмотрелся я на них на зоне… Вот кошки, да! Кошек люблю. — Голос его чуть потеплел. — На баб они похожи. Ее гладишь, а она хвост поднимает. У меня ведь был перс, да один чертила его лопатой зарубил. Пришлось убить его, за это еще пятерик добавили.

Говорил он без эмоций, как о чем-то самом обыкновенном. Все выстрадано и перетоптано. Не душа, а буераки.

Требовалось сказать что-то ободряющее, но не получалось, и Захар лишь не без труда выдавил сочувствующую улыбку.