Странно. Не припомнить, есть ли такое в природе еще. Мы, люди, готовы выгрызть друг у друга сердце. Готовы биться до конца за землю, за благополучие собственных семей, за жизнь своих детей и потомков.

Схлестнувшись с немцами с жесточайшей войне, мы вышли за любые мыслимые рамки, да и с них, наших соперников, тоже слетел налет «цивилизации». Мы резались на выживание. Прекрасно понимая, что тот, кто останется, кто сумеет сохранить свое семя — победил.

Наши женщины должны были рожать детей, стать теми, ради кого мы должны были вернуться. И даже Настя, девчонка еще, через три-четыре года нашла бы себе жениха. Жили бы, как до войны, работы не гнушались, труда честного, потомство оставили. Тоже честное, хорошее, красивое и умное.

А вместо того Настена подорвала себя. Прихватив на тот свет пару ублюдков. И майора того злосчастного кончила.

И если рассудить, так ли ей было на роду написано?

Что заставило ее рвать чеку, стрелять, болтаться по лесам, партизанам помогать, связь налаживать и, главное, не отступиться от своего до самого конца? Только ли характер или одно лишь воспитание?

Нет — мог сказать Свиридов уверенно. Ответ был прост, с одной стороны, а с другой — в своей этой простоте страшен.

Вот он сам однажды руки поднял. Что толку сейчас вспоминать, отчего да как, главное — было. И сколько еще таких же, как он, а зачастую и хуже, тех, что сами пришли на службу к фашистам. Мразей да предателей. Тот же, кто смирил свой страх, справиться с ним смог, лег в сырую землю, потяжелев на свинец. Либо, не жалея живота своего, продолжал сражаться.

А вот Настя посчитала, что мы все, все — и в плену гниющие, и в окопах мокнущие, и бегущие в атаку либо отступающие, горящие в танках или харкающие слюну пополам с кровью в кабинах самолетов, засыпающие и просыпающиеся у станков — мы все не справляемся. И подумала, что мы не сдюжим. Без нее, хрупкой, тонкой и худой девчонки с большими глазами, которая могла бы вырасти редкой красавицей. Решила, что без нее нам — ну никак просто. И покрошила гранатой пару немцев, а еще одному вышибла мозги из ТТ.

А ведь он, Свиридов, многих знал, что воткнули винтовку в землю штыком, так и не сделав из нее ни выстрела. Знал тех, что руки вверх потянули, едва вдали, поднимая пыль, лишь промчалась танкетка. И вроде мужики были крепкие, дельные, а вот так, как Настя, не смогли.

Так что ж, выходит, права она была, когда решила, что мы все, в форму красивую ряженные, с оружием наперевес, ученые-переученые, без нее, пигалицы, войну не выиграем? И те тысячи, сотни тысяч женщин, ушедших на фронт и воевавших там, в тылу трудившихся и в оккупации своим помогавших, они тоже верно рассудили, что мы, мужики, не сдюжим?

Свиридов не знал ответа на этот вопрос. Вернее, не хотел его себе дать. Однако четко понимал он другое — отныне и впредь, как бы ни сложилось, как бы ни повернулась судьба и что бы ни ждало его лично и его бойцов в этом мире, никогда и ни при каких обстоятельствах он не позволит Насте не стать счастливой.

Если бы Бон имел дневник, я бы обязательно поставил ему пятерку за догадливость. Нет, ну а как иначе, если на следующее утро за нами уже приехали? Короче, прозорливости моему товарищу было не занимать. А вот удачливостью и он, и я, судя по всему, были обделены. Хотя, с другой стороны, как сказать… Впрочем, обо всем по порядку.

Проспав ночь и большую часть утра, я поднялся со своей постели, привычно взглянув на Бона. Раненый спал, покорно лежа на спине, цветом лица радовал и дыхание имел спокойное. Встав, я хорошенько потянулся и зевнул во всю ширь. Еще разочек потянулся, поворачиваясь торсом вокруг своей оси, и окончательно решил, что жизнь все же хороша.

Быстро оделся в уже привычную форму. Штаны, рубашка, ой, сорри, гимнастерка, портянки и ботинки. Знаете, наверно, человек в действительности достаточно быстро ко всему привыкает, стоит его лишь засунуть в незнакомую обстановку. Вот с формой я уже освоился. С оружием тоже более или менее. Стараясь утвердиться в этой мысли, я повернулся к углу, в который любовно сложил добытые трофеи. И, знаете ли, не стал тереть глаза, как герои фильмов или там застывать соляным столбом. Я поступил более прозаично. Увидев совершенно вычищенное и свободное от чего бы то ни было пространство в углу, я всего лишь грязно выругался. Согласен, некрасиво. Но ведь и с нами тоже поступили отнюдь не этично!

Подойдя к окошку, я наклонился, рассматривая за занавесками окружающую действительность. Со вчерашнего дня почти ничего не изменилось: то же солнце, тот же двор, те же деревья — разве что двое прогуливающихся с винтовками мужчин портили пейзаж.

Покраснев от досады, я снова выругался, прекрасно понимая, что винтовки, черт побери, мои! Не то чтобы жаба задавила, но все равно, согласитесь, брать чужое нехорошо. А в данном конкретном случае, в отношении меня вообще подло. В конце концов, это именно я избавил селян от карательной экспедиции, и вот вместо благодарности — низкая, пошлая кража.

Следующей на очереди была дверь, и я уже прекрасно знал, чего мне ожидать снаружи. Наверняка все тех же вооруженных бойцов, охраняющих наш с Боном покой. Как показала практика, в этом самом случае я ошибался. Входная дверь была просто-напросто закрыта снаружи. Лениво попинав ее ногами, я вернулся в комнату и прошел к умывальнику. Больше не обращая внимания на спокойный отдых Бона, сбрызнул водой на ладони и имитировал умывание. На душе у меня, сами понимаете, было тошно.

Умывшись, я поддался стремительному импульсу и снова подошел к окну. Постучав в стекло, я попытался привлечь к себе внимание одного из мужчин с винтовкой.

— Иди сюда, военный, — позвал я, видя, что он смотрит в мою сторону. Для большего эффекта еще и поманил пальцем. Акция моя успех имела ограниченный.

Вместо того чтобы подойти ко мне, мужчина окликнул второго, оба они поглядели в мое окно и синхронно подняли винтовки к плечу. Исключительно ради того, чтобы поприкалываться, я повторил их движение и сымитировал передергивание затвора. Оба дисциплинированно повторили за мной, заряжая оружие. Короче, даже себя я толком не повеселил. Закончив пантомиму комбинацией из нескольких пальцев правой руки, я отошел от окна и в глубокой печали сел на стул.

— Ты чего делаешь? — вывел меня из задумчивости голос Бона. Не поднимая на него глаза, вперив их в пол, я честно ответил:

— У нас реквизировали все оружие, какое было. Заперли и поставили стражу за окном. Судя по всему, и за дверью тоже.

Против моего ожидания, воспринял информацию Бон сдержанно. Вообще ничего не ответил. Когда я взглянул все же на него, ожидая увидеть какие-либо проявления ярости на лице, обнаружил Бона сосредоточенным и задумчивым.

— Давай думать, Нельсон. У нас нет оружия, верно? Я лишен мобильности. Исходя из этого, надо прикинуть, что с нами собираются делать.

Мысль, конечно, правильная. Нам надо думать. В кои-то веки предоставлялась возможность пораскинуть мозгами и лишь потом действовать, а не вписываться в уже развивающуюся ситуацию.