И тянущийся в отчаянии к небу зеленый побег.

— Город?.. — тихо сказал голос. — Город теперь такой. Того, который ты знал, больше не будет никогда. Будет новый, совсем другой. Чужой. Да и это еще будет не скоро. А пока будет война. Долго, очень долго, Боря. Будут еще тысячи и тысячи жертв, кровь, слезы. Постепенно все привыкнут к этому и перестанут удивляться. Привыкнут к тому, что в далекой республике гибнут люди. Свои и чужие. Всякие. Человек ко всему привыкает. Тем более страна.

— Что ж, это не кончится никогда? — спросил Борис.

— Смотря что. Война? Война кончится. Почти.… Но и мир не настанет. И к этому тоже все привыкнут.

— Почему?

— А войну легко начать, Боря. Очень легко. Закончить трудно. Так и будет — и не война, и не мир.

— А народы?

— Народы? Тоже ничего хорошего. За долгие годы будет столько понаворочано, столько крови прольется, что забыть это окажется очень не просто. Взаимная ненависть достигнет такого накала, что будет казаться: все — это уже навсегда.

— А это навсегда? — спросил Борис.

Голос молчал.

— Навсегда? — повторил Борис. — Что молчишь? Нав.…

Картинка сменилась. Перед закрытыми глазами вновь возник еще целый, не знающий, что жить ему осталось совсем недолго, город.

В машину со свистом врывался прохладный воздух, и Борис потянулся поднять стекло.

— Не надо, — сказала Ирина, — пусть дует. Хорошо!

Темно-зеленый «Москвич» притормозил перед запоздавшим автобусом и вновь зашуршал шинами. Справа осталась громада Президентского дворца, рядом — несколько палаток, где днем записывались в ополчение. Чуть дальше темнел Совет Министров и площадь с угомонившимся на ночь «бессрочным» митингом. Слева потянулось пятое Жилстроительство. Народу на улицах почти не было.

— Ага, — хмыкнул Аланбек, — еще бы не хорошо! Женщине столько коньяка нельзя!

— Наглый лжец! — засмеялась Ирина, посмотрела налево и задумчиво объявила: — А я всю жизнь мечтала на площади станцевать.

«Москвич» резко взвизгнул шинами и повернул налево.

— Алан! — испугалась Ирина. — Ты чего?

Аланбек только усмехнулся. «Москвич» пересек давно не обновляемую сплошную полосу, влетел на площадь и резко затормозил у бывшего памятника Ленину. Алан включил музыку погромче, вылез из машины, открыл заднюю дверь и церемонно протянул руку.

— Мадам, разрешите вас пригласить! Надеюсь, ваш джентльмен не против? А, Боря?

— Бред!

Ирина остановилась, Аланбек удивленно поднял брови.

— В чем дело?

— Бред! — повторил Борис. — С ума сошли?

— Не бойся ты, все будет хорошо.

— Потому что ты здесь, да? А если б не было? Бред! Пир во время чумы!

— Да… — вздохнул Аланбек. — Тяжелый случай. Ира, ты танцевать будешь?

— Ну, правда, Боря, — улыбнулась Ирина. — Все равно нам не изменить ничего, что ж теперь.… Один разок, ладно?

Борис демонстративно пожал плечами, немного посидел в одиночестве, заскучал и тоже вышел из машины.

Над вечерней площадью, как много-много лет назад, плыла музыка, и удивленно останавливались запоздавшие прохожие. Улыбался Аланбек, блестели глаза у Ирины, и, ничего уже не понимая, таращился на них с постамента ботинок снесенного Владимира Ильича.

Сбоку наметилось движение, Борис тут же почувствовал и, не поворачиваясь, скосил глаза: от проспекта хозяйским шагом приближались два милиционера с автоматами.

— Алан, — прошипел Борис. — Алан!

Аланбек оглянулся, снял руку с талии Ирины и медленным шагом двинулся навстречу «стражам порядка».

Вернулся очень скоро, с непроницаемым лицом.

— Что?

— Да нормально все, — и, не выдержав, усмехнулся. — Я сказал им, что вы гости правительства. Можно продолжать.

— Бред! — сказал Борис.

— Ты другие слова знаешь? — улыбнулась Ирина.

— Другие? — Борис задумчиво посмотрел по сторонам.

Остановившиеся было прохожие прекратили глазеть на странную троицу и двинулись дальше. Милиционеры, наоборот, остановились и с интересом смотрели, что же будет дальше. И только ботинок на постаменте все так же таращился в ночное небо.

— Другие? — повторил Борис, кивнул милиционерам и сделал шаг к Ирине. — Знаю. Пошли танцевать, «гость правительства».

— Помнишь? — спросил голос, и картинка исчезла.

— Еще бы! — усмехнулся во сне Борис. — Интересно, поверит ли кто, что это правда было?

— Сам бы поверил?

— Мне легче — я знаю. А впрочем, правильно я тогда сказал: «Бред!»

— Ну, не знаю, не знаю, — засомневался голос.

— А ведь ты мне так и не ответил, — тихо-тихо сказал Борис. — Это навсегда?

— Не знаю Боря, — еще тише ответил голос. — Правда, не знаю.

«Там-там-там, — стучали колеса. — На-всег-да? Там-там-там! На-всег-да?»

— Ты это ей принесла? Этой гордячке? — спросил голос соседки по кабинету, и Ирина остановилась у приоткрытой двери.

— А что? — удивился другой голос. — У нее же нет ничего. Они все потеряли, а у нас такого навалом.

— Кто это сказал? — спросила первая. — Слушай ее больше! «Потеряла»! Подожди, она еще компенсацию получит, знаешь, какие им деньги дают! Получит и купит квартиру, а ты так и будешь с родителями жить в их хрущобе. Понаехали тут!

Ирина прислонилась к стене, рядом с дверью в бухгалтерию. Внутри все дрожало.

— Какие компенсации, Вера? Что ты говоришь?

— Большие! — зло бросила Вера. — Очень большие! Дура ты, Инга, веришь всем. А ты знаешь, что они там квартиры за дикие деньги продают, потом сюда едут и говорят, что нет у них дома — разбили. И что нет у нее ничего, тоже вранье. Специально прикидывается.

— Вера! — повысила голос Инга. — Как не стыдно! У людей горе, а ты!

— Горе! — передразнила Вера. — Пожалей, пожалей! А мне не жалко ни капельки! Мне наших ребят жалко, а этих.… Эти сами там жили, вместе с чурками, и сами такие же! Горе!.. Когда горе, когда все потеряли, так себя не ведут! Никогда не пожалуется, всегда уверенная, смелая. А как она с начальницей разговаривает!

— Ты просто завидуешь, Вера! А чему завидовать? Жилья нет, вещей нет, муж неизвестно где…

— Муж? А это вообще! «Боря, Боренька!» Врет она! Не бывает так! Не бы-ва-ет!

Ирина несколько раз глубоко вздохнула, выпрямила спину, улыбнулась и открыла дверь кабинета.

В бездонном небе светило яркое мартовское солнце, под итальянскими сапогами скользила грязная каша.