Через порог шагнула старуха – худая, горбатая, разодетая в десяток пестрых одёж. Лицо – словно печеное яблоко, все в морщинах, темное, бесформенное. Длинные седые волосы убраны в узел, закреплены деревянным гребнем. Глаза цепкие, живые – молодые.

Ведьма!

– Доброго здоровья тебе, мать, – сказал Буйвол, стараясь повернуться так, чтобы ведьма не видела меч.

– И вам здравствовать, – ведьма с легкой усмешкой смотрела на здоровяка. – А ты не крутись. Не крутись, говорю. До железок твоих мне дела нету.

Буйвол смутился, но виду не показал.

– Извини, мать. Похозяйничали мы тут у тебя.

– Вижу. Это ничего.

– Устали сильно. Как заснули, не помним.

– Да, леса здесь непростые… – Ведьма посмеивалась. – Идешь, порой, три дня, а на самом-то деле на месте стоишь.

Малыш, убрав все стрелы в колчан, подобрав лук, поднялся, встал рядом с другом. Только сейчас вгляделся в лицо ведьмы. Она встретила его взгляд, и он, отчего-то стушевавшись, потупился.

– По делу пришли? – Ведьма прикрыла дверь.

– Да, – кивнул Буйвол.

– Судьбу разузнать?

– Да.

– А ведь знаешь ты уже ее.

– Знаю.

– Но хочешь большего.

– Всё хочу знать.

– Узнать нетрудно, а вот познать сложно, – ведьма покачала головой, с непонятным сомнением разглядывая Буйвола. – Обещать ничего не буду, но попытаю. Только вот дрова у меня неколоты. И колодец бы почистить надо.

– Все сделаем, мать.

– А жить будете на улице, в сарае, чтобы дом не поганить. Для ведовства тишина нужна. Покой.

– Как скажешь.

– Ждать, может быть, долго придется.

– Мы никуда не спешим.

– Ну раз так, давайте завтракать.

Буйвол перевел дыхание. И Малыш, вроде бы, вздохнул с облегчением. Странное впечатление производила эта старуха. Подавляющее. Гнетущее. Глядя на нее верилось, что могла она одним словом, одним жестом обратить в бегство целое войско. Что не составило особого труда ей, связанной по рукам и ногам, справиться с десятком Ночных Охотников посреди Великой Реки…

Ели молча, догадываясь, что это не простая трапеза, поглядывая на сосредоточенную ведьму. И еда-то была особенная – какая-то каша, густая и жгучая, вызывающая жажду, пробуждающая зверский аппетит. Питье – травяной отвар, горьковатый, чуть дурманящий.

А когда Буйвол потянулся через весь стол за хлебом, ведьма вдруг впилась в его руку тонкими узловатыми пальцами, и резанула по запястью ножом. Брызнула кровь. Буйвол дернулся, но ведьма зашипела на него:

– Сиди!

Она схватила его за волосы, дернула изо всех сил, вырвала целую прядь. Сунула ему под нос:

– Плюнь!

Растерявшийся Буйвол плюнул.

Ведьма выдранным клочком волос стерла со столешницы кровь, потянула порезанную руку Буйвола на себя, приложила пропитавшиеся слюной и кровью волосы к ране:

– Держи.

– Зачем это? – неуверенно спросил Буйвол.

– Для дела.

– Может ему и помочиться? – попробовал пошутить Малыш.

Ведьма глянула на него и сказал серьезно:

– Да. И не только. Но это потом. Ночью.

Больше никто ничего не ел. Но и не торопились вылезать из-за стола. Гости понимали, что ведовство уже началось, и не решались нарушить ритуал.

– Ладно, хватит, – сказала ведьма и сняла с пореза напитавшийся кровью клок волос. Она помяла его в руках, понюхала. Сказала удовлетворенно:

– Хорошо.

Потом шепнула что-то, провела ладонью над раной, и кровь сразу загустела, остановилась. Буйвол несколько раз сжал кулак, недоверчиво коснулся запястья кончиками пальцев.

– Что? – усмехнулась ведьма. – Никогда не видел как кровь заговаривают?

– Нет, – сказал Буйвол.

– Дело нехитрое… Чем на себя пялиться, лучше посуду вымой, – сказала ведьма, и Буйвол безропотно подчинился, стал убирать со стола, чем немало удивил Малыша.

И вдруг в задернутое окошко что-то с силой ударилось, раздался скрежет, словно что-то острое царапало стекло. Какая-то тень заслонила свет.

Ведьма, повернувшись, отдернула тонкую занавеску и изменилась в лице.

В окно заглядывали огромные желтые глаза. Острый загнутый клюв скрипел по стеклу.

Чудище ломилось в дом.

– Они здесь, – сказала ведьма. – Я знала. Знала!

Малыш вскочил, подхватил с пола колчан и лук, выхватил стрелу, натянул тетиву, целя в окно. Круглые нечеловеческие глаза таращились на него, раззевался птичий клюв.

Филин!

– Кто? – Буйвол с мечом наготове уже стоял возле стены, прижавшись к ней спиной.

С треском и звоном вылетело окно. Огромная птица, разметав собранную Буйволом посуду, упала на стол, свалилась на пол, забилась среди осколков стекла, пачкая кровью соломенный коврик. Меж распластанных переломанных крыльев железной занозой торчала короткая стрела с кожаным оперением.

– Арбалет! – крикнул Малыш, предупреждая напарника.

И его услышали. На улице захохотали, завопили незнакомые голоса. Еще одна тяжелая стрела влетела в высаженное окно, ударилась в печь, выбив из кирпичей красную пыль, осыпав побелку.

– Воры! – надрывался кто-то на улице. – Я вас всех проучу! Проучу как следует!

– Дверь моя! – выкрикнул Буйвол.

Ведьма сидела на полу, и отрешенно гладила перья умирающей птицы.

Малыш быстро выглянул в окно, сразу отшатнулся.

Никого не видно. Прячутся в кустах, за деревьями. Судя по голосам, человека четыре. Немного. Но, быть может, остальные просто молчат.

– Никого не вижу! – крикнул он.

Буйвол был за перегородкой, в комнате; стоял возле чуть приоткрытой двери, слившись с висящей на гвоздях одеждой, готовый встретить врагов, и слушал, не скрипнут ли половицы.

– У меня тихо! – откликнулся он.

Вылетело еще одно стекло. Стрелу на этот раз пожалели, просто запустили в окно камнем.

– Что им надо? – Малыш обращался к ведьме, но она его не слышала. Она провожала птицу. И вбирала в себя боль и злобу.

– Тут они нас не возьмут, – донесся из-за перегородки спокойный голос Буйвола.

Малыш еще раз высунулся в окно, на этот раз задержался на виду у противника, подставляясь по выстрел, дразня врага. Заметил движение в кустах дикой малины, отскочил – и вовремя – арбалетная стрела ударила в потолок.

В малиннике, видимо, один стрелок. Оставили его сторожить окна. Чтобы никто не выскочил. И с другой стороны, где два других окна, тоже, должно быть, ждет арбалетчик.