Наверное, писька пообещала этому вонючему куску мяса сделать кое-что приятное, если он выпросит у глаз нужную информацию. Так и есть — аж внутри всё сжимается… Майорский член доволен. Маленькое безмозглое животное. Правду говорила писька: так называемый мужской половой орган — самая глупая часть тела. Что-то вроде собаки, и то в самом лучшем случае. И к тому же болтливый. Ну, в принципе, так оно предусмотрено природой: писька во время этого самого дела всегда выспрашивает у него всё что нужно, ей же ведь решать, зачинать ей или нет. Правда, хрен умеет врать. И врёт иногда виртуозно…

Но на сей раз у нас никаких сложностей. Несколько сокращений влагалища — и вот, кажется, моя работа сделана. Во всяком случае, гул в животе прекращается. Писька кончила, и молчит, как сытая кошка.

Теперь пьяного дурака можно и убить. Я предпочитаю делать это быстро и эффективно. Раз-раз — высвобождаю руки (надеюсь, синяков не будет — держал он меня крепко), обнимаю (клиент удивлённо хрюкает), але-оп — толстая шея сыро хрустнула, туша почти сразу обмякла и навалилась на меня всей своей тяжестью. Ничего страшного, упираемся ножками, осторожненько приподымаем (его член всё ещё во мне и всё ещё стоит — забавная картинка, если смотреть со стороны) — в упоре резко от себя — и-и-уфф! — он валяется на той самой куче, куда я дала себя завалить пять минут назад, а я свободна. И писька осталась чистенькой — терпеть не могу потом её мыть от этой липкой тягучей дряни.

Я сидела на куче листвы и приводила себя в порядок (заляпанный дерьмом парик — в пакет, порванные тряпочки — туда же, одна туфелька завязла в кустах, ладно, пусть её вытаскивает группа поддержки, не хочу туда лезть), когда писька вдруг заявила:

— Зачем ты его убила? Мне он понравился. У него был очень милый член. А ведь он даже не успел кончить. Не буду теперь тебе ничего говорить, кого он там видел.

Я так опешила, что со всего размаху села на жопу.

Но потом мне пришлось уламывать её (словами и лаской) час с лишним. А вы, генерал, смотрели через инфракрасную камеру на своего лучшего агента, сосредоточенно мастурбирующего на куче грязной листвы рядом со свежим трупом, и думали обо мне всякие гадости. Я это знаю точно, генерал. В этот же день вы опять воспользовались своим служебным положением, и на этот раз писька быстренько рассказала мне всё. В том числе и то, что вам нравилось думать именно так. Вас это пугало и возбуждало, да? Типичная, надо сказать, реакция, для стареющего мужика с адреналиновой зависимостью. В результате на рассвете (у нас, как всегда, была бессонная ночь, упоительная для вас, и чертовски скучная для меня) вы опять предложили мне руку, сердце, и неясные перспективы отъезда куда-нибудь в маленькую европейскую страну, где по утрам пьют хороший кофе. Потому что (это сказало ваше сердце — кстати, писька мне говорила, что когда-то люди мыслили именно сердцем, пока глотки не взяли верх…) вы, в сущности, хотели как-нибудь избавиться от меня. В глубине души вы были убеждены, что если я привыкну к мягким тапочкам, круассанам, и утреннему кофе, располнею, начну пользоваться косметикой, и всё такое, вы сможете, наконец, от меня отделаться, впоследствии обменяв на что-нибудь помоложе и поуютнее. На какого-нибудь глупенького мохерового зайчика с большой грудью и нетребовательным женским местом, чтобы по-быстрому спускать туда два раза в неделю. А остальное время мотаться по миру, удовлетворяя свою потребность в риске — о, разумеется, риске просчитанном и умеренном. Риске игрока, так сказать. Но таком, чтобы надпочечники исправно выдавливали вам в кровь еженедельную дозу кайфа…

Ох, как я устала печатать одной рукой. Ладно, к делу. Если уж на то пошло, то идею поработать на вашу контору тоже подсказала мне писька. То есть, конечно, не обязательно на вашу, — я о ней тогда ничего не знала. Просто должны же в этой стране остаться какие-то дееспособные спецслужбы, не так ли? С моими возможностями вытягивать информацию из некоторых частей человеческого тела я могла найти себе не самое худшее место в жизни.

Если честно, то мою будущую карьеру писька определила сама. Когда я заканчивала школу, она заявила мне прямо — «Работать ты не будешь. Работать буду я».

По этому поводу мы с ней немножко поспорили, но, если честно, меня это устраивало. Так называемые моральные устои меня никогда особенно не волновали: я с детства знала, что главное в таких делах — не попадаться. Пожалуй, единственное, что меня смущало — это необходимость спать с мужиками. Я прекрасно ублажала письку без всякого постороннего вмешательства в этот процесс, и мне было неприятно думать, что в моей обожаемой дырочке будет ёрзать какая-то чужая штука. Но писька убедила меня, что это её проблемы, а вопросы насчёт моей внешности и sex appeal она уже урегулировала с остальными органами.

К тому моменту я немножко научилась ладить с руками, глазами, ну и ещё кое-чем. Однако, я не умела (и сейчас не умею) их понимать: все разговоры приходится вести только через письку. Мне кажется, они и не очень-то хотят со мной разговаривать.

Кажется, я превратилась в красотку недели за три. Это, в общем-то, просто, когда твоё тело работает только на это: гормончиков туда, гормончиков сюда, мышечная ткань ложится как надо, талия и грудь оказывются ровно там, где им и надлежит быть… мальчики облизываются. Правда, меня перестали узнавать подруги, а одна дура на школьном выпускном вечере облила моё платье вишнёвым соком. За это я увела у неё мальчика. Кстати, не зря: он оказался вполне сносным любовником.

Дальше всё пошло как по маслу. На панель мне выходить не пришлось — я спокойненько меняла одного мужчину на другого, ища то, что мне нужно. Увы, времена КГБ прошли, а образовавшиеся на его месте частные структуры занимались в основном мелочёвкой. В общем-то, мир российской спецуры оказался мелким и вонючим. Мне пришлось переспать с дюжиной мелких жуливок, прежде чем я вышла на одного из ваших агентов, генерал. Которому я и дала себя завербовать. Просто потому, что вы были единственной российской организацией такого типа, у которой были деньги. Нормальные деньги.

Вы помните нашу первую встречу, генерал? Лично мне особенно запомнилось ваше выражение «мы просто защищаем национальную безопасность… в нашем понимании, конечно». Ну и — «ты уверена, что из тебя получится Мата Хари?». И рука, мнущая мою грудь под кофточкой.

Мне, кстати, стало ужасно смешно, когда я через десять минут (когда вы собственночленно проверяли меня на Мату Хари) узнала (угадайте, от кого?), что в моём досье в графе «специализация» вы недрогнувшей рукой написали — «подстилка». Нет, нет, я не обиделась — мне и вправду было смешно. Особенно когда я подумала, во что вам обойдутся мои услуги, генерал. Я намеревалась стать самой главной статьёй расходов всей вашей лавочки.

Дальше было несколько мелких заданий. А потом история с Репой, который сам умер.

Рассказать, как это было на самом деле?

Не знаю даже, стоит ли это писать… Репа был вашей головной болью, шеф. Отчасти потому, что вы его проглядели — ещё в те баснословные времена, когда вы ещё не были генералом, а он был вообще никем. Точнее, его проглядела ваша старая контора, Пятое Управление, в котором вы тогда подвизались. Но Репа было до такой степени ничтожеством, что у него не было даже постоянного куратора. Это потом, когда началась перестройка, когда несерьёзные люди бросились на Старый Арбат торговать пирожками с котятами и подержаными красными знамёнами, а серьёзные досиживали последние сроки, Репа (тогда ещё просто Павел Репин) тихо-мирно сидел в кафешках и пельменных и калякал о всяком-разном с приземистыми хозрасчётными мужичками, получившими из рук правительства «хозяйственную самостоятельность», и желавшие иметь с неё пыжиковые шапки. В восемьдесят девятом Семён как-то внезапно всплыл в Израиле, с роскошной ксивой на имя Пейсаха Рейхлина (с этим он немного перестарался: провинциальные мама с папой не догадались снабдить прыткого отпрыска сколько-нибудь убедительной жидовской мордой), потом немножко помаячил в советско-израильском совместном предприятии, слил с него какие-то маленькие деньги, и снова ушёл под воду. Далее — Америка, Германия, Чехия, снова Россия, но всё ещё ничего серьёзного, ничего особенно серьёзного на общем фоне свинцовой синевы со сполохами. До девяноста шестого, когда в среде крупногго криминала вдруг стало как-то тесно, а потом из этой тесноты выплыла круглая физиономия Репы. Возмужавшего, взматеревшего, и уже представляющего серьёзную угрозу национальной безопасности — в нашем понимании, конечно.