Когда лету на смену зима брови угрюмо насупит,

В белый, как мрамор, покров землю оденет мороз.

В дни, пока дует Борей и свиреп снегопадами Север,

Терпит покорно Дунай дрожь громыхающих арб.

Снег да метель. Ни дожди и ни солнце тот снег не растопят,

Крепче и крепче в броню закуёт его лютый Борей.

Прежний ещё не сошёл, а уж новый всё валит и валит,

Так и лежит кое-где целый век — от зимы до зимы…

Тут ураган налетит, с грохотом кровли разрушит,

Башни сровняет с землёй, крыши с домов унесёт.

Здесь кутают тело в меха, шаровары из шкур надевают

В час, когда лютая стынь пробирает до самой души.

Только лицо остаётся открытым колючему ветру,

Льдинки свисают с волос, качаясь, звенят при ходьбе,

И вся от мороза бела, заиндевев, борода.

Здесь замерзает вино, сохраняя всю форму сосуда,

Вынут из бочки — не пьют, крошат и глотают куском.

Ещё рассказать, как ручьи промерзают до дна от морозов,

А из озёр топором измельчённую воду берут?..

Слушатели отметили чтение императора аплодисментами, тот церемонно раскланялся.

Толмач, подбирая слова, старалась точнее передать Ольге поэтические образы.

Внимательно выслушав, княгиня кивнула:

— Всё верно, зимой так и бывает…

— Но как же можно жить и ходить по такому жуткому холоду? — воскликнула невестка, зябко поежившись от одной мысли о страшных морозах.

— Мы привыкли к зиме, — просто ответила Ольга. — У нас в домах топят печи, а когда выходят на улицу, облачаются в тёплые меховые одежды.

— Да, меха у вас знатные, — согласилась Елена.

«Может, рассказать им, как русы зимой после бани в проруби купаются, как обтираются снегом и катаются на санях в праздники? — подумала Ольга. — Нет, не стоит, пожалуй, это ещё более укрепит их в мыслях о наших варварских обычаях…»

Несколько раз княгиня перехватывала на себе взгляд императора — пристальный, будто примеривающийся.

Смуглые, стройные и гибкие невольницы в тонких полупрозрачных одеяниях под журчание чудесной музыки исполняли незнакомый русам танец, двигаясь при этом столь пластично и грациозно, будто сами текли и переливались вместе с волшебными звуками.

— Наши купцы и священники рассказывают, будто зимой на замёрзших реках русы устраивают жуткие побоища друг с другом? — спросил Константин.

«Ну вот, будто мысли мои прочёл», — внутренне изумилась княгиня.

— Такие игрища издревле велись у нас, только теперь запрещены мной, — отвечала Ольга.

— А если кто ослушается? — с лукавой улыбкой продолжал император.

— Кто ослушается, тот для первого раза подвергается принародно кнутобитию, ну а после того и головы лишиться может, — закончила Ольга. При этом в её голосе непроизвольно прозвучала жёсткость, так что никто не усомнился в твёрдости княжеского слова.

Это в очередной раз восхитило Константина, как и последующие рассказы Ольги о её личных поездках за данью и производимых ею судебных разбирательствах по городам и весям, о русских обычаях и празднествах.

Сын и наследник престола Роман — красивый двадцатилетний юноша — говорил мало, но также слушал всё, что говорилось о Руси, с интересом.

После десерта император предложил княгине осмотреть женскую половину дворца и побеседовать о государственных делах. Женщина-толмач осталась в Юстиниановой храмине, а невесть откуда к Ольге и Константину приблизился ромейский толмач с вкрадчивым женоподобным голосом.

В сопровождении толмача Ольга с Константином стали обходить целую анфиладу комнат и залов, назначение каждого из которых Константин подробно объяснял Ольге. Рабыни и евнухи, застигнутые врасплох, простирались ниц перед императором и оставались неподвижными до тех пор, пока владыка с гостьей не исчезал из вида. Ольга никогда не видела столько евнухов. Сытые, с женскими голосами и манерами, они были неприятны княгине.

Наконец, вышли на открытую террасу, увитую виноградными лозами, откуда открывался чудесный вид на Константинополь. По всей террасе в красивых керамических и каменных сосудах произрастали разные цветы и диковинные растения. В развешанных между ними клетках пели и блистали оперением всевозможные птицы. Это было похоже на описываемый христианами рай, и Ольга не могла сдержать восхищения.

Константин остался доволен. Пройдя дальше по террасе, они оказались в самой широкой её части. Здесь стояли удобные диваны, скамьи и кресла с мягкими, расшитыми цветными нитками подушечками на них. На столике из белого мрамора лежала книга в золотом окладе, стояло несколько пузырьков и флаконов.

Император предложил сесть на широкий диван, с которого особенно хорошо были видны золочёные купола храмов, беломраморные дворцы, а дальше синела необъятная морская гладь.

— Твой сын с невесткой — такая красивая пара, — произнесла Ольга. — Сын похож на тебя. А девушек такой чудной красоты, как твоя невестка, я редко встречала…

— Феофано? Правда хороша? Я сам выбрал её для Романа, — отвечал Константин, не уточняя, где именно он её выбирал. — А как твой сын, — спросил он, чуть помедлив, — говорят, несмотря на юный возраст, Сфендослав уже настоящий воин и в походы ходит?

— Какие там походы, шалости да забавы мальчишеские, — махнула рукой Ольга и, чуть заметно волнуясь, произнесла то, что долго собиралась сказать: — Женить его надо, вот и остепенится, меньше о походах думать будет.

Константин ничего не ответил, только хитро прищурил бровь. А про себя подумал: «Понимаю, к чему ты клонишь, Ольга, да только пустое дело родниться с диким скифом, который, как доносят изведыватели, спит на голой земле и ест сырое конское мясо, а по неукротимой натуре одинаков с ужасными своими предшественниками — варягами-язычниками Игорем и Олегом. Как его может вразумить и подчинить византийская принцесса, если он не слушает даже родную мать. Нет, Ольга, у меня есть более приятный мне план…»

Не дождавшись ответа, княгиня поспешила перевести разговор на другое, обратив внимание императора на то, как в лучах заходящего солнца все краски отливали особенно мягкими, нежно-розовыми, пурпурными и оранжевыми оттенками, будто светились изнутри. Бесконечный простор моря и Великая Протока уже подёрнулись вдали голубизной, и Царьград медленно погружался в синеву предвечерних сумерек.

Однако для Константина сей град, и море, и небо являлись более чем привычными, а вот северная гостья несла в себе нечто новое и загадочное.

«Разница в возрасте не так велика, — думал император, поглядывая на княгиню, которая, казалось, была увлечена чудесным видом окрестностей, — она на несколько лет старше меня. На расстоянии, конечно, выглядела моложе, а вблизи видна каждая морщинка. Хотя какое это имеет значение для воплощения задуманного. В государственных делах ни красота, ни возраст значения не имеют. Для наслаждения женской красотой и совершенством тела существуют многочисленные прекрасные наложницы».